пребывания действовали до апреля 1945 года и были разделены на четыре подлагеря: специальный лагерь (Sonderlager), нейтральный лагерь (Neutralenlager), звездный лагерь (Sternlager) и венгерский лагерь (Ungarnlager). В Особом лагере находились евреи из других стран с паспортами иммигрантов, особенно из Южной Америки. Большинство отправленных туда не выжило, а многих отправили в газовые камеры Освенцима-Биркенау на уничтожение. Нейтральный лагерь принимал евреев из Европы, из стран, которые во время войны оставались нейтральными, таких как Испания и Турция. Условия жизни там считались хорошими, и говорят, что с заключенными, которые там жили, не обращались слишком жестоко.

Звездный лагерь был больше других. Именно туда отправляли евреев из списка Палестины. По идее, они должны были жить в лучших условиях. Немцы считали евреев этого лагеря «товаром». Они и должны были иметь определенный вид, чтобы их можно было обменять на кого-то или на что-то. Наконец, венгерский лагерь принял венгерских евреев, которых Гиммлер тоже планировал использовать для обмена на деньги или товары.

Лагеря для военнопленных состояли из начального лагеря для военнопленных, к которому были добавлены Лагерь для выздоравливающих (Erholungslager), Малый женский лагерь (Kleines Frauenlager), Палаточный лагерь (Zeltlager) и Большой женский лагерь (Grosses Frauenlager).

Эти сооружения не были связаны между собой. Заключенные не могли свободно перемещаться из одного лагеря в другой. Поэтому, даже если ты знал кого-то, кого отправили в тот же лагерь, это не означало, что ты можешь там встретиться. После войны я поддерживала связь с несколькими знакомыми, которые тоже попали в Берген-Бельзен. А я об этом не знала до самого конца войны.

Это место, по сути, являлось большой тюрьмой. Да, мы находились не в лагере смерти, но я заметила, что здесь тоже имелся крематорий. Если есть крематорий, не ждите, что люди там проживут достаточно долго.

Нас ввели в лагерь и заставили принять холодный душ. Мне никогда в жизни не было так стыдно. Нас заставили раздеваться и мыться друг перед другом. Никому не было дела до того, что нас это унижало.

Горячая вода, хорошее мыло, полотенце, чтобы вытереться? Все это предметы роскоши, которыми нам пользоваться не разрешалось. По тому, как они обращались с нами, и по именам, которыми нас называли, было ясно, что отныне мы, евреи, потеряли все свое достоинство. Твоя история, кем ты был и чего ты добился в жизни – это больше ничего не значило. Мы были не чем иным, как презренными паразитами.

После душа нас повели к комендатуре. Первое, что привлекло мое внимание в Берген-Бельзене – мы не видели и не слышали птиц. Они здесь не летали и не пели. Это показалось странным. Вокруг много деревьев, лугов, полей, но не было никаких признаков жизни. В самом деле, какая птица придет в восторг от колючей проволоки, сторожевых вышек, оружия и испуганных лиц? Можно сказать, свободные птицы не хотели петь для нас. Природа как будто выразила свое смятение тем, что происходило в Берген-Бельзене, всеми этими ужасами.

На перекличке мы должны были объявить свое имя и происхождение. Интересовало ли кого-то, что меня зовут Нанетт, что я родилась в Голландии и мне очень нравилось заниматься гимнастикой? Что мой отец был блестящим человеком, у которого впереди была многообещающая карьера в области финансов? Нет, все это гитлеровцев не интересовало. Мы были просто еще одними винтиками, добавленным к этому огромному механизму.

Поскольку мы были в палестинском списке, нас отправили в Sternlager. Нам разрешалось оставаться в одежде, не подстригали волосы и не наносили татуировки с номерами на кожу. Нас считали привилегированными, потенциально подлежащими обмену на какие-либо ценности, что впоследствии позволит нам выйти на свободу.

Однако эта возможность превратилась в иллюзию, учитывая немногочисленность заключенных, освобожденных таким образом.

Всем, кто отправился в другие лагеря, не разрешалось оставаться в своей одежде. Вместо этого приходилось носить что-то, напоминающее полосатую пижаму. Можете ли вы представить, каково это было носить одну и ту же одежду каждый день, не имея других вариантов? Это одно из печально известных воспоминаний, которые я хранила в памяти всю свою жизнь после лагерей.

Как я уже говорила, в отличие от Вестерборка, которым владели немецкие евреи, Берген-Бельзен находился под властью СС и Гиммлера, печально известного своей холодностью и жестокостью. Здесь у нас не было бы такого коменданта, как Геммекер, который посещал спектакли, устраиваемые лагерными евреями.

С того момента, как мы сошли с поезда, все действия гитлеровцев казались отлаженными и методичными как часы. Эта методичность проявлялась даже в том, как они неуважительно относились к нам. Казалось очевидным, что здесь нет никакой импровизации. Это была хорошо смазанная, четко работающая машина, в которой каждая часть играла свою роль. Мы видели настоящих роботов, которые слепо следовали стратегии Гитлера и его учению.

Зарегистрировав, нас отправили в наш лагерь и определили в бараки. Мы с мамой попали в один барак, отец и брат в другой. Мужчинам и женщинам пришлось спать отдельно. Я действительно хотела, чтобы мы могли остаться вместе, чтобы я чувствовала себя в большей безопасности. То, что со мной не было ни отца, ни брата, означало, что я постоянно буду беспокоиться о них. Несмотря на беспокойство, я быстро заснула, измученная после долгой поездки.

Наши бараки были больше, чем те, в которых мы жили в Вестерборке, но народу в них также было больше. Это было огромное помещение, уставленное двухъярусными кроватями. Опять же, не было никакой уединенности. В нашем старом доме у меня была отдельная комната с теплой, удобной и чистой постелью. Здесь люди спали на жестких деревянных нарах с соломой. Всю солому, должно быть, принесли из конюшен. Это все, что мы заслужили, по мнению нацистов.

Деревянные нары в одном из бараков Берген-Бельзена. Эта фотография была сделана после освобождения концлагеря

Большинство людей, проживающих в нашем лагере, доставлены сюда из Голландии. Были и другие национальности, такие как тунисцы, югославы или французы. Их было меньше.

Концентрационные лагеря похожи на Вавилонскую башню: здесь говорили одновременно на разных языках. Больше – на польском, чешском и немецком.

Некоторые люди вообще не могли понять друг друга, в то время как другим удавалось объясниться. Немного, но достаточно. Главное, нужно было понимать нацистов. В нашем бараке многие говорили по-голландски. Но я могла объясняться и с людьми других национальностей. Я говорила на английском – моя мать училась в Англии и у нее там была семья – на немецком и немного на французском, который я выучила в школе.