— Больше не вижу… — печально ответил юнец. — А еще мне впервые за эти дни захотелось спать… Можно я немного отдохну?

— Э-м-м… — я замешкался, потому что не знал, что ему сказать. — Ну, наверное…

— Спаси… бо…

Голос мальчика стал совсем слабым, как шепот умирающего. А еще спустя несколько минут, ко мне пришло неприятное ощущение одиночества, словно я остался здесь совсем один. Как бы я не звал, как бы не пытался кричать в темноту чужого сознания, но Данмар больше мне так и не ответил…

В тот же день, когда исчез Данмар, ушла из дома и его мама. Теперь ухаживать за мальчиком приходил только отец, который неизменно источал кислый запах браги и слегка пошатывался. Он что-то постоянно бормотал себе под нос, то гневно сжимая кулаки, то рукавом утирая выступающие слезы. Но без помощи угасшего сознания мальчишки я больше не мог понимать, о чем Эпимос ведет речь.

Помимо огромного кузнеца у кровати Данмара теперь еще периодически стал появляться представительного вида седобородый дедок. Судя по всему, это и был тот самый целитель, услуги которого обсуждали родители ребенка, и ради которого, судя по всему, Ирида покинула этот дом.

Лекарь посещал тело мальчика с душой чужака дважды в день. Ранним утром, когда я только разлеплял глаза, и вечером, когда солнце окрашивало небосвод в багряные тона. Старик подолгу стоял над кроватью, не пытаясь даже сесть. Он вообще старался лишний раз не касаться ничего в комнате, словно брезговал тут находиться, однако работу свою делал исправно.

Сам процесс лечения, кстати, выглядел весьма необычно — дед затыкал за расшитый золотом пояс свою длинную седую бороду, а потом клал руки на голову мальчика. В этот момент я начинал чувствовать исходящее от его ладоней тепло и какое-то легкое покалывание, словно от тысяч маленьких иголочек. Вот, собственно, и все, что он делал.

Не знаю, что именно крылось за этими действиями целителя, но тело Данмара стремительно пошло на поправку. Буквально на третий день этих странных процедур я уже мог спокойно сидеть в кровати, а еще спустя некоторое время даже рискнул пройтись вдоль комнаты, держась за стену. Конечно, после этого у меня тут же закружилась голова и задрожали ноги, но в целом, улучшения были заметны невооруженным взглядом. Ведь совсем недавно я глаза едва мог открыть.

Лекарь приходил еще много раз, пока я наконец не оказался способен уверенно держать тело в вертикальном положении и не заваливаться в разные стороны. Только после этого он покинул нас, сказав Эпимосу что-то без сомнения назидательное, и я остался с отцом мальчика один на один.

Впервые за много дней кузнец подошел к сыну и, усевшись напротив на опасно скрипнувшую лавку, о чем-то спросил его… меня…

Мне не оставалось ничего, кроме как невразумительно что-то промычать, демонстрируя полное непонимание. Похоже, мне еще долго придется изображать абсолютную потерю памяти, надеясь, что ни у кого это не вызовет сильных подозрений…

Увидев мою реакцию, кузнец что-то рыкнул, а потом обхватил мальчишку за плечи и опустился перед ним на колени. Терпеть это прикосновение мне было просто неприятно, ведь за время, проведенное в аду, у меня просто в подкорку въелось, что трогать меня могут только с одной целью. Покалечить, причинить боль, отправить на новый круг пыток… Но за счет того, что тело мальчишки было слишком слабо, а связь с моим духом, по-видимому, еще достаточно не окрепла, то вырваться я не имел никакой возможности. Так что мне пришлось просто изобразить на лице испуг. Ведь это должна быть вполне естественная реакция ребенка на такие резкие действия от родителя.

Даже на коленях Эпимос возвышался над мальцом на целые полторы головы. Он прямо взглянул в глаза сына, которые я все никак не решался называть своими.

— Danmare! — Ткнул он заскорузлым пальцем меня в грудь. Причем, сделал это так сильно, что я побоялся, как бы он вообще не проткнул тщедушное тельце мальчика. — Danmare! Esis timame?!

— Danmare, — послушно повторил я, трогая то место, куда секундой ранее уткнулся чужой перст. А затем ответным жестом упер детский худой пальчик в округлый упругий живот кузнеца. — Epimos!

Услышав из детских уст свое имя, звероподобный гигант откровенно разрыдался и прижал меня к себе так сильно, что я при всем своем желании не смог бы вырваться из этих объятий, преисполненных звериной мощи. Когда железные тиски разомкнулись, и я снова обрел способность дышать, отец Данмара сказал мне что-то без сомнения ободрительное. Но я, ясное дело, его опять не понял.

И только с этого момента, можно сказать, я полноценно начал познавать совершенно новый для себя мир. Пусть только в пределах небольшого домика и его двора, но с чего-то ведь надо же было начинать. Перво-наперво я заново учился ходить и говорить, искренне радуясь каждому своему маленькому успеху. Ведь мне доходчиво объяснили в Преисподней, что жизнь слишком быстротечна, и раз уж мне предстоит в скором времени вернуться обратно в ад, то могу я получить от такого мимолетного перерыва хоть немного удовольствия?

Спустя некоторое время ходьба покорилась мне без особых проблем. Просто потому что мне не требовались в этом деле помощники, и я прекрасно справлялся с этой задачей в одиночку. А вот изучение языка продвигалось со скрипом. Отец Данмара, как вы поняли, был кузнецом, соответственно, большую часть времени проводил у горна и наковальни. И мне волей-неволей приходилось обретаться неподалеку от него, чтобы слушать и запоминать его речь. В конечном итоге я довольно быстро выучил множество новых слов, вот только проблемой стало, что все они были связаны с ремеслом Эпимоса. Металл, молот, угли, заклепки, щипцы и прочее-прочее-прочее. А вот в остальных сферах жизни мой словарный запас оставался чрезвычайно бедным. Наверное даже хуже, чем у трехлетнего ребенка.

Но шли дни, новая информация удивительно быстро укладывалась в моем разуме, и постепенно обширные пробелы в знаниях затягивались, переставая зиять тянущей пустотой. С каждым днем выискивать предметы, названия которым я не знал, становилось все сложнее. Все реже детский пальчик Данмара устремлялся в указующем жесте на что-нибудь новое, и все более подробными и понятными становились для меня ответы кузнеца.

Да, хоть я и обитал в теле мальчика, но воспринимать этого мужчину своим отцом у меня никак не получалось. Ведь как ни крути, а здесь был абсолютным чужаком, шпионом, заброшенным невиданными силами в чужой мир и в чужое тело… Вполне естественно, что никаких теплых чувств у меня ни к кому не возникало. Да и в моих же интересах было, чтоб подобный статус-кво сохранялся и дальше…

Единственное, что я испытывал, так это вину, грызущую меня тупыми зубами, перед невинным ребенком, которого я нагло заменил в его же теле. С моей стороны все выглядело так, будто я ворвался в разум Данмара, а потом вытеснил его, став полноправным хозяином в его голове. И пусть я мог найти себе множество оправданий, заключающихся в том, что это все задумка Дьявола, а я лишь слепая пешка в его руках, но утешало это меня слабо. Хоть я и был грешником, который томился в адском пламени несколько эпох, но злодеем я себя никогда не считал. Даже во время заточения моей души, я как мог старался сохранить остатки хоть что-нибудь человеческого. Я упорно пытался действовать вопреки тому, к чему нас толкали демоны. А тут такое начало… И с этим приходилось как-то мириться.