Хомский относит изучение языка к области наук, изучающих психическую деятельность человека.

«Теория грамматики, – утверждает он, – это просто часть когнитивной психологии, занимающейся конкретной умственной (mental) одаренностью, состоянием ее зрелости и врожденными принципами, которые составляют основу ее развития»

(Chomsky, 1977, 18).

Ввиду этого Н. Хомский считает, что говорить о связи лингвистики и психологии вообще не следует,

«так как лингвистика – это часть психологии»

(Chomsky, 1972, 43).

Конкретная грамматика языка, получаемая на выходе «устройства усвоения», отличается от грамматики универсальной прежде всего тем, что она не является врожденной, а строится («интернализуется», или «внутренне репрезентируется») на основе «врожденных идей». С точки зрения Н. Хомского, выработка этой грамматики на выходе значительно облегчается именно благодаря наличию у ребенка «врожденных идей»:

«То, с чем сталкивается овладевающий языком, при этих допущениях сводится не к невероятной задаче изобретения высокоабстрактной и сложно структурированной теории на основе дефектных данных, а к гораздо более выполнимой задаче установления того, принадлежат ли эти данные к одному или к другому из весьма ограниченного набора возможных языков»

(Хомский, 1972, 106).

В представлении генеративистов, грамматика конкретного языка не изучается, а каждый раз (т.е. каждым ребенком в отдельности) создается заново.

«Короче говоря, – утверждает Н. Хомский, – язык изобретается заново каждый раз, когда им овладевают, и эмпирическая проблема, с которой должна иметь дело теория овладения языком, состоит в том, как может происходить это изобретение грамматики»

(Хомский, 1972, 104).

Особенностью этой грамматики является также то, что она «правильна», идеальна, и, пользуясь ею, ребенок получает возможность воспринимать и создавать неограниченное количество правильных предложений на данном языке.

Знание конкретной грамматики составляет так называемую компетенцию говорящего.

«Знание языка – „языковая компетенция“ …предполагает совершенное владение этими грамматическими процессами»

(Хомский, 1972, 43).

В объяснении того, как соотносятся между собой конкретная и универсальная грамматики, Н. Хомский явно непоследователен. Поскольку в результате применения оценочных процедур в состав конкретной грамматики отбираются только те схемы, которые входят в сферу врожденных принципов УГ, то грамматика на выходе должна была бы отличаться от универсальной только своей «конкретностью», т.е. соотнесенностью с реальным естественным языком. У Н. Хомского, однако, находим иное толкование этого вопроса.

«…Грамматика конкретного языка, – пишет он, – должна быть дополнена универсальной грамматикой, которая вводит творческий аспект использования языка и выражает глубинные регулярности, которые, будучи универсальными, исключаются из самой конкретной грамматики. Поэтому вполне естественно, чтобы грамматики более или менее подробно обсуждали только исключения и нерегулярности. Только после дополнения универсальной грамматикой грамматика данного языка дает полные сведения о компетенции говорящего-слушающего»

(Хомский, 1972а, 11).

Эту точку зрения трудно согласовать с изложенной выше теорией усвоения языка Н. Хомского. Во-первых, трудно найти объяснение, каким образом «исключения и нерегулярности» могут пройти через врожденное устройство и его оценочные процедуры и попасть в «интернализуемую» конкретную грамматику. Во-вторых, грамматика, состоящая из одних исключений и нерегулярностей, никак не может соответствовать той идеализированной и «правильной» системе, которая, по утверждению того же Н. Хомского, только и возможна для всякого языка (см.: Chomsky, 1979, 190). В-третьих, невозможно себе представить, чтобы такая грамматика могла обеспечить говорящему возможность производить правильные предложения.

Роль теории усвоения языка в общем учении Н. Хомского действительно определяющая. Из нее непосредственно вытекает его учение об употреблении языка с дихотомией – «компетенция» и «употребление» (performance), – которое далее перерастает в теорию глубинных и поверхностных структур, связываемых между собой грамматическими трансформациями. Следовательно, и то философское истолкование явлений, которое легло в основу данной теории усвоения языка, неминуемо распространяется и на остальные разделы общей генеративной грамматики. Поэтому попытки рассматривать общелингвистические части этого учения обособленно от концепции «врожденных идей» нельзя считать оправданными.

Тесно связан с этой концепцией и известный тезис Н. Хомского о «творческом характере» (creativity) языка, который иногда считается одним из высших его достижений.

«…Нормальное использование языка, – пишет Н. Хомский, – имеет новаторский характер в том смысле, что многое из того, что мы говорим в ходе нормального использования языка, является совершенно новым, а не повторением чего-либо слышанного раньше и даже не является чем-либо „подобным“ по „модели“… тем предложениям или связным текстам, которые мы слышали в прошлом»

(Хомский, 1972, 23).

В сравнении с теми американскими структуралистами, которые, основываясь на бихевиористской психологии, утверждали, что человек может употреблять только те высказывания, которые он раньше выучил или которые на них похожи, это, возможно, и шаг вперед. Но с точки зрения современных представлений о системности языка такое понимание весьма примитивно. Человек вовсе не изучает язык как совокупность предложений, которые затем он воспроизводит. Он изучает языковую систему, т.е. субстанциональные ее элементы (звуки, слова) с их системообразующими и системоприобретенными свойствами, и те отношения, которые связывают их воедино. Для этого совсем не требуется, чтобы он воспринял речевой материал, равный по объему тому, который сможет в дальнейшем сам продуцировать. Необходим лишь такой его объем, в котором нашли бы реализацию хотя бы главные конституирующие элементы и связи данной языковой системы, представленные настолько часто, чтобы можно было определить их системные свойства (не говоря уже о том, что достаточная повторяемость необходима для закрепления в памяти). Из практики известно, что минимальный объем такой экспонируемой речи не должен быть очень большим. Например, все дошедшие до нашего времени памятники готской письменности изданы в наше время книгой чуть больше 250 страниц, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы изучить этот язык, составить ему грамматику и понимать тексты.

«Творческий аспект» в использовании языка состоит совсем не в деятельности «врожденных идей», как думает Н. Хомский, а в тех исключительно широких возможностях применения усвоенной системы, которые позволяют создавать с помощью ограниченного арсенала языковых средств неограниченное количество речевых произведений. Без знания системы нет знания языка. Сколько бы предложений на новом языке человек не выучил, он этим языком не сможет пользоваться свободно, пока не усвоит его строя, т.е. систему его элементов и отношений, и никакие «врожденные идеи» не могут избавить от этой необходимости. Все это достаточно элементарные вещи, но приходится их повторять, когда сталкиваешься с тем, что довольно известный лингвист всерьез рассуждает о творческом аспекте всего-навсего как о факте продуцирования человеком «новых», не услышанных ранее предложений.

Кстати, Н. Хомский подчеркивает, что механизм усвоения языка является одним и тем же независимо от того, усваивается ли в детстве первый (родной) язык или изучается (зачастую уже в зрелом