начать? У Мортимера, похоже, тоже глаза разбежались, потому что из всех покрытых пылью кукол, волчков, деревянных зверушек и тележек он выбрал серый каменный шарик. Зажав его между большим и указательным пальцами, он восторженно рассматривал его, а потом перевёл взгляд на меня.

— Можно мне его запустить, Самуэль, как ты думаешь?

Я схватил его за руки. Сердце у меня билось так сильно, что я думал, что оно сейчас выскочит. И я сказал:

— Хватит с нас этих имён. Теперь мы будем называть друг друга по-настоящему!

Так мы и сделали. Стали называть друг друга по-настоящему — и с такой лёгкостью, словно нас всегда так звали. Ничего необычного в наших именах не было, да и откуда взяться необычному? Что такого необычного в том, чтобы называть себя своим истинным именем?

Мы стали смеяться и от радости щекотаться и валяться по полу — и мне стало гораздо лучше. Я вдруг понял, что хочу остаться здесь, в замке, хочу, чтобы королева Индра баловала меня, если ей так хочется!

Вдруг кто-то сказал: «Пи-пип!» Такой удивительной горничной, наверное, никто никогда ещё не видел! Не крыса, как Чернокрыс, и не барсук, как Гримбарт; перед нами стояла лиса с острой мордочкой и передними зубами, похожими на рисовые зёрнышки. Но, как и Гримбарту, одежда была ей велика. Подол белого безрукавного платья был измят: лиса постоянно наступала на него. На животе она завязала плетёный поясок, на голову надела золотую ленту, а с плеч свисала синяя узорчатая шаль с бахромой. Когда лиса с усилием потащила в комнату бадью с водой, шаль сползла.

— Чернокрыс сказал, что я должна здесь всё вымыть!

— Я тебе помогу, — сказал я, потому что бадья, похоже, была тяжёлой.

— Какой ты добрый! — обрадовалась Рыжий Хвост и с любопытством поглядела на нас бездонными янтарными глазами.

Из кармана платья у неё торчала щётка для мытья полов, а под мышкой лиса зажала метёлку для пыли. Втащив бадью, она скомандовала:

— Раздевайтесь!

Мы сложили свои лохмотья на стул, но Рыжий Хвост сказала, что нас ждёт новая одежда, так что старую мы можем бросить в огонь, если хотим.

Мы радостно переглянулись, подбежали к камину и побросали туда рубахи, штаны и исподнее. В первую минуту огонь чуть не погас, в комнате стало темно, однако потом первые язычки пламени лизнули гору тряпок, и вскоре огонь снова разгорелся. Мы кинулись к Рыжему Хвосту. Конечно, мы думали, что нам предстоит влезть в чудесную горячую ванну, однако Рыжий Хвост принялась обметать нас метёлкой. От смеха у нас чуть животы не заболели. Рыжий Хвост смеялась вместе с нами, но когда она собралась смахнуть пыль со спины моего братика, то вскрикнула и отдёрнула метёлку.

— У тебя синяки!

— Его побила наша приёмная мать, — сказал я. — Представляешь, сколько в ней было злости?

— Вот гадина! Если я её встречу, то непременно укушу за ногу.

Она отложила метёлку, и я подумал, что уж теперь-то нам можно влезть в бадью. Но Рыжий Хвост макнула в воду щётку и принялась надраивать нас с головы до ног. Тут я снова рассмеялся и сказал ей, что она очень смешная, а Рыжий Хвост ответила: чего это я смешная? А я сказал: просто смешная, и всё. И пока она скребла нас щёткой, мы смеялись все втроём.

После мытья Рыжий Хвост собралась принести нам одежду. Она сказала, что гардеробная в конце коридора. Мы решили пойти вместе с ней и нагишом выбежали из детской. По дороге Рыжий Хвост показала нам комнату, где спали Гримбарт и его жена, платяной шкаф, где устроился Чернокрыс — он притащил туда кукольную кроватку, которую когда-то обнаружил в детской. Потом мы подошли к комнате, где обитала сама Рыжий Хвост, и лиса гордо открыла дверь. Мы заглянули. Какой же там царил беспорядок! Повсюду валялись изорванные подушки и ношеное бельё, а ещё Рыжий Хвост показала нам коллекцию обглоданных костей, которую хранила под матрасом. Лиса объяснила, что это секретная тайна и нам ни за что нельзя её выбалтывать. После этого горничная понеслась дальше, в гардеробную; мы побежали следом. В гардеробной каждый из нас получил рубашку, бархатную курточку, шерстяные штаны, тонкие шёлковые чулки и башмаки. Одежда, похожая на ту, что носили дети в давние времена, оказалась нам впору.

— А почему твоё собственное платье тебе не подходит? — спросил я, когда мы возвращались в детскую.

Рыжий Хвост удивлённо оглядела свой наряд.

— Разве?

— Оно тебе велико.

Рыжий Хвост смущённо заморгала.

— Ах да, вспомнила. Платье-то сначала было не моё. Наверное, прежняя горничная была побольше меня.

— Прежняя горничная?..

— Та, что жила здесь когда-то давно, — пояснила Рыжий Хвост. — Жила… — Она покусала когти, подыскивая нужные слова. — В былые времена.

От радости, что она сумела выговорить это, Рыжий Хвост принялась напевать и подскакивать. Иногда она наступала на подол платья и спотыкалась, но радости у неё не убавлялось. Однако когда мы вернулись в детскую — которую тоже следовало привести в порядок, — лиса наморщила лоб.

— Комнаты моют не так, как моют детей, — объявила она.

— Да неужели? — сказал я.

— Да. Там надо по-другому. — Покусывая когти, Рыжий Хвост быстро обвела взглядом пыльную детскую и забормотала: — Чернокрыс же мне объяснял. Если я что-то сделаю неправильно, он так рассердится! Ах, только бы вспомнить… — Лиса вдруг просияла. — Ну конечно! Кажется, знаю!

Она живо опустилась на все четыре лапы и принялась вылизывать пол длинным розовым языком. Потом она вылизала полки и прошлась языком по кроватям, после чего лизнула запылённые шторы и снова взялась за пол. Мы переглянулись, улыбнулись, но тут в дверях возник Чернокрыс, и ему уж точно было не до улыбок.

— Рыжий Хвост! — зашипел он. — Опять ты всё перепутала!

Рыжий Хвост подняла на него глаза. Из пасти у неё свисал запылённый язык.

— Простите!

— О-о-ох, — простонал Чернокрыс, пошатываясь, вошёл в комнату и схватил щётку. — Несчастная я крыса! С какими дубиноголовыми приходится иметь дело! Всем, всем приходится заниматься самому!

С горестным видом Чернокрыс побрёл по детской, толкая перед собой щётку, вздыхая и охая. Но у меня от счастья пело в животе, вообще всё тело пело. В камине догорали обугленные остатки наших ненавистных старых штанов из грубой вотолы[2]. Штаны Самуэля, штаны Мортимера. А перед зеркалом стояли два мальчика в белых рубашках и бархатных курточках. И звали этих мальчиков Сем и Иммер.

Как линдворм

Стоило нам решить, что отныне нас зовут Сем и Иммер, как мы уже не могли удержаться, чтобы не повторять эти имена чуть ли не поминутно. Например, когда