Я перестал понимать, ползу вниз или вверх. Теперь я знал только одно: как ползти, как переставлять ладони и колени, продвигаясь вперёд сквозь тьму.

Наконец нам пришлось сдаться. Непонятно, как Мортимер вообще столько продержался, но теперь он совсем обессилел. Он подполз ко мне, тяжело дыша, словно вот-вот уснёт, и сказал:

— Я больше не могу…

Я обнял его — молча, потому что не хотел помешать его отдыху, который он заслужил. Мне почему-то казалось, что это конец, мы здесь так и останемся. И я стал думать. Мортимер, мой младший брат. Ужасно несправедливо, что всё в нашей жизни было ненастоящим. Имена, которыми нас называли, не были нашими настоящими именами. Дом, в котором мы жили, не был нашим настоящим домом. Тётка Тюра, которая варила нам кашу и штопала протёртые на коленках штаны, не была нашей настоящей мамой. Даже серебро, полировкой которого мы занимались дни напролёт, было ненастоящим. Всё было только видимость, фальшивая картинка. А лаз в земле, который должен был привести нас в другое место, и подавно оказался ненастоящим. Я знаю, как брату хотелось верить, что он настоящий, что по ту сторону лаза нас ждёт что-то хорошее. Может быть, в глубине души я тоже хотел в это верить…

Мортимер повертел головой.

— Я думал, ты уснул, — прошептал я.

Мортимер потянул носом. Потом ещё раз, глубже.

— Я что-то унюхал.

— Что?

— Свежий воздух.

Я осторожно погладил его.

— Тебе, наверное, показалось.

— Нет. — Мортимер высвободился из моих рук и снова принюхался. — Не показалось.

И он снова пополз, да так быстро, что я еле поспевал за ним. Вскоре до меня тоже донеслось дуновение свежего ветерка, и это придало мне столько сил, что я вдруг рванул вперёд. Мы ползли всё быстрее, и вот — не знаю, как это вышло, — я почувствовал, что упираюсь ногой во что-то большое и твёрдое, наверное, камень. Камень вывернулся из ямки, в которой лежал, нога у меня соскользнула, а камень откатился в сторону. Очень скоро я услышал у себя за спиной гул. Поначалу отдалённый, он быстро нарастал и вскоре был уже так близко, что казалось, будто над головой грохочет гроза или рядом гудят паровые машины. Поняв, что происходит, я покрылся колючим ледяным потом.

— Лаз! Лаз обваливается! — крикнул я.

— Быстрее!

И я пополз быстрее, я в жизни не двигался с такой скоростью. Я летел как ветер, я не хотел умирать, не хотел становиться трупом, холодным, немым, под землёй, я хотел жить. И я увидел свет. Поначалу он был очень слабым, но я различил перед собой очертания Мортимера, и стенки лаза проступили из черноты. Темнота бледнела, воздух становился всё чище; я почувствовал, как обвал засыпает мне ноги, — и тут Мортимер рванул вверх, на свободу. Он схватил меня за руки и стал тащить, я отталкивался ногами — и земля наконец отпустила меня. Мы повалились на траву и лежали, глядя в небо. Я думал, что у меня лопнет сердце. Подземный гул нарастал, в несколько секунд он стал оглушительным, а потом всё стихло, совершенно стихло. Я обернулся и посмотрел на отверстие лаза. Дыра исчезла.

Индра

Совсем выбившись из сил, мы с Мортимером лежали на траве. Было непривычно светло. Начиналось утро, туман, пронизанный мелкой моросью, поднимался над землёй, как пар. Мы не знали, где очутились, но уж точно не на северной пашне. Это был какой-то лес, и таким свежим воздухом я не дышал ещё никогда в жизни. Радостно заливались птицы — как и положено, ведь пришла весна. Всюду росли подснежники.

Я взглянул на засыпанный лаз. На месте дыры осталась лишь ровная горка рыхлой земли с колодезную крышку. Мимо такой пройдёшь и не заметишь. Меня передёрнуло от одной мысли, что мы могли остаться там навсегда. Остаться под землёй и камнями. Но мы выбрались. И вот мы здесь, в совершенно новом, неизведанном месте, и, что бы с нами ни случилось дальше, вчера мы видели город, Тюру и её палку в последний раз.

Мы с Мортимером взялись за руки и зашагали. В эту ночь поспать не удалось, и надолго нас не хватило бы. Но лес, солнце и птичьи трели необычайно бодрили. Разве можно устать, когда вокруг такая чудесная весна?

— Надо же, в конце норы всё-таки что-то оказалось! — сказал я Мортимеру.

— Ага, — согласился он, и я обрадовался, что он не злится на меня из-за того, что я ошибался. Какой же он хороший!

Я покосился на Мортимера: в солнечном свете он был особенно симпатичным. Только светлые волосы торчали, как грязные пакли. На щеках пробился румянец.

Вскоре мы заметили сквозь стену ёлок какое-то серое строение, довольно большое. А вдруг это тот самый замок, о котором говорил Чернокрыс? Замок, в котором живёт его королева?

— Побежали! — сказал я.

И мы с Мортимером помчались, здорово перепугав тетёрку, сидевшую в кустах. Тетёрка взлетела, хлопая крыльями, как большим плащом, и скрылась за кронами деревьев; за ней последовал выводок птенцов.

У серой стены мы остановились. Да, строение оказалось замком. Каменная кладка, башня, окна со ставнями, а вокруг — стена, к которой подступили лесные деревья. В стене темнели узкие бойницы — они как будто пристально рассматривали нас. Где-то во дворе закудахтала курица. Я вдруг испугался. Что, если это замок не королевы Индры, а чей-нибудь ещё? И владелец рассердится, если мы постучимся?

Мортимер тоже испугался. Последние шаги он сделал, держась у меня за спиной. Я подумал: если в этом замке живёт кто-нибудь, кто покажется нам злым и опасным, мы повернёмся и убежим. А там видно будет — может, мы найдём другой замок, тот, что нам нужен. Может, в этой стране полным-полно замков?

Но когда мы подошли к воротам, на мусорной куче сидела и грызла хлебную корку крыса! Мы приободрились, и я со словами «Добрый день!» бросился к ней.

Крыса мельком взглянула на нас и снова занялась коркой.

— Ну вот мы с братом и пришли. Всю ночь ползли!

Ответа не последовало. Крыса грызла корку. Доев хлеб, она занялась старой птичьей костью, которую выудила из кучи. Мы с Мортимером переглянулись, и я сделал новую попытку:

— Мы бы хотели повидать королеву Индру. Она дома?

Крыса оторвалась от кости, воззрилась на меня чёрными глазами и зашипела. Под верхней губой блеснули жёлтые зубы. Я попятился и снова взял Мортимера за руку. Довольно долго мы стояли и глядели на крысу. Я чувствовал себя дураком и в то же время злился. Там, в городе, Чернокрыса так заботило,