9. Иногда и тезис, сам по себе подходящий, и противник сампо себе такой, что с ним можно спорить. И, тем не менее, глупо вступить с ним вспор без необходимости. Это тогда, когда тезис не подходит к противнику. Чащевсего, когда тезис таков, что доказательство его не может быть понятопротивником или (если спор для слушателей) слушателями. Чем невежественнее илиглупее человек, тем менее он способен понять и принять какую-нибудь сложнуюмысль или сложное доказательство. «Попробуйте надеть на руку перчатку счетырьмя пальцами. Ваше затруднение будет совершенно одинаково с затруднениемвложить какое-нибудь сложное понятие в голову, лишенную соответственной сложнойспособности» — говорит Спенсер. При этом такая неспособность обычно глубокойсамоуверенностью мысли и самодовольством. Чем невежественнее или тупее или ужечеловек, тем при прочих условиях равных, он более уверен, что истина «у него вкармане», что «что все это очень просто и ему отлично известно». Ему и в головуне приходит оскорбительная для него мысль, что он «не дорос» до пониманиясложной мысли или сложного доказательства; раз они для него не подходят,значит, вина в них. — В виде иллюстрации Спенсер приводит в пример «старогоморского офицера, который, проведя жизнь на море, не имел возможности слушатьконцерты и оперы… Когда за столом заходит речь о концерте, он пользуетсяслучаем выразить свою нелюбовь к классической музыке и едва скрывает своепрезрение к тем, кто слушает ее. Наблюдая его умственное состояние, вы видите,что вместе с отсутствием способности усваивать сложные музыкальные комбинации,в нем нет и сознания этого отсутствия, он не подозревает даже того, чтоподобные сложные комбинации существуют и что другие обладают способностьюоценивать их» (Изучение социологии, VI).

10. Вот почему честный спор с подобными людьми о подобныхвопросах невозможен, нелеп. Когда мы хотим убедить такого человека, то делаемпопытку вложить десять фунтов чаю в фунтовую банку. Зато для софиста в подобныхслучаях — открытое поле действия. Вместо сложной истинной мысли он подсунетложную простую и вполне понятную мысль, по плечу собеседнику, и подкрепит ееложным, но простым и понятным доказательством, и вы будете побеждены— если неприбегнете тоже к уловкам и софизмам.

Вот почему так труден спор о сложных государственных,общественных и т.д. и т.д. вопросах. Чем важнее вопрос, тем он, обычно,сложнее, требует больших знаний и большей способности к сложным размышлениям ивыводам; решение его требует более сложных доказательств. Естественно,например, что юноша, только что севший на университетскую скамейку и обычнодовольно невежественный или схвативший «по верхам» несколько сведений из науки,но именно поэтому уверенный, что «вся истина у него в кармане», притомобыкновенно не развивший в себе еще как следует способностей к сложномумышлению, — неподходящий противник в подобном честном споре. Еще менее подходитневежественный и темный человек. Любой софист, достаточно умелый, нахальный иумеющий «говорить горячо» может при случае победить вас при таких слушателях,если вы не пойдете сколько нибудь по его стезе.

29:

11. Наконец, есть еще одно неизбежное условие правильного,полезного спора: надо знать то, о чем споришь. Но собственный опыт читателяможет указать ему, насколько часто оно, условие, выполняется… Особенно вюности! И это во все века и у всех народов, где только имеются пылкие спорщики.Не говорю уже о «запойных спорщиках», какие встречаются у нас… В Греции,говорят, некоторые софисты преподавали искусство спорить о том, чего не знаешь.У нас склонны к мысли, что «изучение» вообще вещь излишняя и докучная, когдаможно прямо хватать быка за рога,

Природа надобна певцу, а не ученье.

Он, не учась, учен, коль придет в восхищенье.

К чему «искусство», когда у нас есть и без этого некоторая,так сказать, врожденная виртуозность в этом деле. Напоминаю слова Достоевского.

«Если бы, например, он (русский спорщик этого типа)встретился со знаменитым химиком Либихом, хоть в вагоне железной дороги, и еслибы только завязался разговор о химии и нашему господину удалось бы к разговорупримазаться, то, сомнения нет, он мог бы выдержать самый полный ученый спор,зная из химии всего одно только слово: химия. Он удивил бы, конечно, Либиха, нокто знает — в глазах слушателей остался бы, может быть, победителем. Ибо врусском человеке дерзости его ученого языка нет пределов». (Дневник писателя.Нечто о вранье). (Курсив мой. П.)

Интересно, что подобный спор не только удовлетворяетспорщика, но по замечанию Достоевского, даже повышает как-то его уважение ксебе. И это приводит великого изобразителя русской души и жизни в недоумение.

«Вот это-то уважение к себе и сбивает меня с толку. Что естьдураки и болтуны, —конечно, тому нечего удивляться, но господин этот очевиднобыл не дурак. Наверно тоже не негодяй, не мошенник; даже очень, может быть, чточестный человек и хороший отец. Он только ровно ничего не понимал в техвопросах, которые взялся разрешить. Неужто ему не придет в голову через час,через день, через месяц: „Друг мой Иван Васильевич (или кто бы там ни был) —вот ты спорил, а ведь ты ровно ничего не понимаешь в том, о чем трактовал. Ведьты это лучше всех знаешь. Ты вот ссылался на естественные науки и математику, аведь тебе лучше всех известно, что ты свою скудную математику из твоейспециальной школы, давно забыл, да и там то не твердо знал, а в естественныхнауках никогда не имел никакого понятия. Как же ты говорил? Как же ты учил?Ведь ты же понимаешь, что только врал, а между тем до сих пор гордишься собою.И не стыдно это тебе?“ (Там же).

Услышав эти слова великого писателя, Иван Васильевич,вероятнее всего, стыдливо усмехнется себе в бороду, но вряд ли заречется.Болезнь трудно излечимая.

Соответствие задачам спора. Изложение доводов. Иностранныеслова. Нахождение доводов. «Натасканные спорщики». Отработанные доводы. Слабыедоводы.

30: