Ошибившись при подаче документов в колледж, я оказался в Мэрилендском университете округа Балтимор (вместо Колледж-Парка). На первом курсе я приступил к учебе в твердой надежде, что сумею все изменить и стать хорошим студентом. Так начинался каждый мой учебный год, но решимости и в этот раз хватило лишь на несколько дней. Я осознал, что не способен ни сконцентрироваться на занятиях в классе, ни учиться самостоятельно, и каждое утро, проснувшись, пытался понять, зачем мне идти на занятия, все равно я ничего из лекции профессора не усвою. Часто я никуда и не шел. Как можно было надеяться получить диплом, тем более набрать высокие баллы, необходимые для поступления в медицинскую школу?

Все изменилось в тот день, когда я купил книгу «Парни что надо». Ничего подобного я не читал. Иногда, описывая литературное произведение, говорят о «голосе» автора, так вот я буквально слышал этот голос у себя в голове. «Даже посреди болотной топи, – писал Вулф, – в гниющем месиве стволов ананаса, покрытых пеной разводий, мертвых плетей повилики и комариных кладок, даже в этой преющей гигантской выгребной яме запах плоти, “обгоревшей до неузнаваемости”, перебивал все прочие». Меня покорила мощь этих слов, хотя некоторые пришлось смотреть в толковом словаре. Погибель, неофит, вирулентный. Я чувствовал, что нашел свое призвание. Я хотел быть как парни из этой книги, способные ночью посадить реактивный самолет на палубу авианосца. Я хотел стать военным летчиком. При этом оставался запутавшимся 18-летним недоучкой с позорными оценками, ничего не знавшим о самолетах, но книга приоткрыла передо мной жизненный путь.

Через похрустывание в системе связи доносится пение Пола Маккартни. Мы уже послушали Coldplay, Брюса Спрингстина, Роберту Флэк. Мне, в принципе, нравится «Убей меня нежно», но трудно отделаться от мысли о неуместности выбора этой песни с учетом обстоятельств. Я втиснут в правое кресло «Союза» и почти физически ощущаю под собой 280 тонн взрывчатого вещества. Через час мы устремимся в небо. Пока рок-музыка отвлекает нас от болезненных ощущений, вызванных теснотой капсулы.

Когда мы вышли из автобуса на стартовой площадке, стояла полная тьма, и прожектора так ярко освещали ракету-носитель, что ее можно было увидеть за несколько миль. Я видел эту картину уже трижды, но и сейчас испытываю незабываемые ощущения. Я впитываю взглядом величину и мощь машины, призрачные клубы конденсата переохлажденного топлива, окутывающие наши ноги. Как всегда, я изумляюсь множеству людей вокруг стартового стола, памятуя о том, как опасно соседство с полностью заправленной ракетой – в сущности бомбой. В Космическом центре имени Кеннеди всегда очищали от необязательного персонала трехмильную зону, и даже группа, закрывающая командный модуль за астронавтами, уезжала на безопасный наблюдательный пункт, пристегнув их ремнями к креслам. Сегодня вокруг ошиваются десятки людей, некоторые курят, а несколько останутся наблюдать за стартом в опасной близости. Однажды, будучи дублером, я следил за взлетом «Союза» вне бункера всего в нескольких сотнях метров отсюда. Когда включились двигатели, руководитель стартового стола сказал нам по-русски: «Откройте рот и приготовьтесь к удару».

В 1960 г. в результате взрыва на стартовой площадке погибли десятки людей. В НАСА подобная катастрофа привела бы к всестороннему расследованию и появлению множества новых правил. Советы сделали вид, что ничего не случилось, и на следующий год отправили в космос Юрия Гагарина. Советский Союз признал факт аварии только в 1989-м после снятия с информации о ней грифа секретности.

По традиции проводится еще один, заключительный ритуал: Геннадий, Миша и я поднимаемся на несколько ступеней к лифту и оборачиваемся, чтобы попрощаться с собравшейся толпой, напоследок еще раз помахать землянам.

Теперь мы сидим в «Союзе» в ожидании. Каждый уже имеет этот опыт и знает собственную задачу и дальнейшие события. Я ожидаю мучительной боли в коленях, которую ничем не облегчить, и пытаюсь отвлечь себя делом: проверяю системы связи и подаю в модуль кислород через ряд клапанов. Это одна из моих прямых обязанностей в качестве второго бортинженера – я предпочитаю называть себя помощником помощника командира корабля. Геннадий и Миша тихонько переговариваются по-русски, некоторые слова выделяются из их бормотания: zajiganiye, obed, kislorod, blyad (последнее – универсальное русское ругательство). Мы ждем, модуль греется. Песня, которую мы слушаем теперь, – «Пора прощаться» Сары Брайтман, собиравшейся посетить Международную космическую станцию позднее в том же году, но впоследствии вынужденной изменить свои планы. Следом звучит русская композиция «Авиатор»[1].

Дрему прогоняет резкий стук, свидетельствующий об активации системы аварийного спасения. Система аварийного спасения – это отдельная ракета, прикрепленная к верхней части космического корабля и во многом близкая своему аналогу в старом комплексе «Аполлон – Сатурн», который должен был освободить пилотируемый модуль в случае взрыва на стартовой площадке или аварии во время запуска. (Спасательная ракета «Союза» использовалась однажды, в 1983 г., и уберегла двоих космонавтов от смерти в огненном шаре.) Турбонасосы системы подачи топлива и окислителя начинают разгоняться с визжащим воем – во время взлета они подадут в двигатели громадные объемы жидкого кислорода и керосина.

Российский Центр управления полетами предупреждает нас, что до взлета осталась минута. На американском космическом корабле мы бы узнали об этом сами, поскольку перед глазами на экране часов шел бы обратный отсчет. В отличие от НАСА, русские не считают обязательным эффектное действо с обратным отсчетом. В шаттле я никогда не знал наверняка, полечу ли сегодня в космос, пока не чувствовал, как подо мной срабатывают твердотопливные ускорители, – отмен всегда было больше, чем запусков. В случае с «Союзом» такого вопроса нет. Русские ни разу с 1969 г. не отменили взлет после того, как экипаж занял места и пристегнулся.

– Мы готовы, – отвечает по-русски Геннадий в шлемофон.

– Зажигание, – говорит ЦУП.

Ракетные двигатели первой ступени с ревом выходят на полную мощность. Несколько секунд мы остаемся неподвижными на стартовой площадке в грохоте и тряске могучих двигателей – нужно выжечь часть топлива, облегчив вес, чтобы ракета могла взлететь. Затем спинки кресел с силой вдавливаются нам в спины. Некоторые астронавты описывают этот момент как «пинок в зад». Удар ускорения – за одну минуту мы разгоняемся от нуля до скорости звука – будоражит и пьянит, не оставляя сомнений, что мы несемся вертикально.

Сейчас ночь, но и днем мы бы ничего не увидели в иллюминаторы. Модуль заключен в металлический цилиндр, так называемый обтекатель, защищающий нас от аэродинамических нагрузок вплоть до выхода из атмосферы. Внутри темно и шумно, мы потеем в скафандрах. Остекление моего гермошлема запотевает, мешая читать бортовую документацию.

Через две минуты мягко отделяются четыре боковых ускорителя, теперь четырехкамерному двигателю второй ступени предстоит вытолкнуть нас в космос. Перегрузки уже в три раза превышают земное притяжение, сокрушительная сила распластывает меня в кресле и мешает дышать.