Феликс не знал, что сказать. Взял пустую банку из-под газировки, покрутил ее в руках и повернулся к Моник.

— Ты не мог бы выключить фонарь? — попросила она. — Светишь мне прямо в глаза.

Феликс смущенно отстегнул липучку на затылке и снял фонарик.

— Это твое молчание… твое вечное молчание пугает меня, — сказала Моник.

— Тебе нечего бояться. — Феликс взял ее за руку.

Моник крепко сжала его ладонь.

— Я знаю, что ты не можешь просто оставить работу за порогом. Знаю, что тебе сложно переключаться, когда ты возвращаешься домой. Но позволь мне хотя бы попытаться понять тебя, сделать для тебя хоть что-то…

Феликс не дал ей договорить. У него не осталось сил, чтобы держать себя в руках. Он устал. Ему было жарко. И меньше всего ему хотелось выяснять отношения. Он резко отдернул руку.

— Что? Хочешь меня понять? Ты живешь в параллельном мире подушек, набитых просом, и лавандового эфирного масла, Моник. Но есть проблемы, которые не решаются дыхательными практиками и массажем.

Челюсть Моник задрожала, глаза наполнились слезами.

— Такой ты меня видишь?

Феликс понял, что перегнул палку. Он щелкал фонариком в руке, будто этим маленьким выключателем мог регулировать переполняющие его эмоции.

Моник разгладила сорочку на бедрах.

— Мы с тобой живем в одном и том же мире, — сказала она. — Но ты, видимо, выбрал ту его часть, где так темно и мрачно, что нужен налобный фонарь. — Она отвернулась, чтобы уйти.

Феликс схватил ее за руку и потянул к себе. Он многое хотел сказать, но слова застревали в горле и превращались в беспомощное молчание, то вечное молчание, которое отдаляло от него Моник.

Моник вырвала руку.

— Ты делаешь мне больно, — сказала она.

Его разбудил гул заведенной машины Моник. Он уснул за столом в подвале с пустой банкой из-под газировки в руке. Перед ним лежали внутренности фена Моник, темное пятно на столешнице в том месте, куда он положил паяльник, указывало на его небрежность, вызванную усталостью. Было уже девять часов, он проспал. Вообще-то он собирался успеть на тренировку до начала смены в одиннадцать. Теперь уже времени на спорт не оставалось. Феликс не торопясь принял душ и позавтракал. Он хотел позвонить Моник на ясную голову, извиниться перед ней.

Феликс как раз делал себе второй кофе, как вдруг позвонили из главного отделения. Он потер заспанные глаза. Сон отступал с каждым словом начальника операции, несмотря на то что Феликс уловил лишь самое важное: попытка суицида, полицейский психолог на Боденском озере на курсах повышения квалификации, нет персонала с подходящим уровнем подготовки, первый контакт с патрулем, эскалация, явиться немедленно. Феликс выключил кофемашину, собрал все необходимое и поехал на вызов. Он позвонит Моник позже, в обеденный перерыв, когда худшее уже будет позади. Да, так он и сделает.

*

В памяти всплывает картинка: она едет в зеленой машине, высовывает из окна руку на полном ходу; она не знает, кто и куда везет ее, лишь чувствует между пальцами встречный ветер, что обещает простор и свободу, — примерное такое же ощущение во время падения, такой же ветер между пальцами, в волосах; потоки воздуха задувают всюду: под веки, под язык, давят на грудину. А когда перестанет сдавливать ребра? Что будет потом? Перед тем, как закрыть глаза, она видит далекий квадрат неба.

*

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Тереза

Небо еще отдавало синевой, только-только начало светать, уличные фонари вдоль тротуара гасли один за другим. Солнцезащитные зонты были еще влажными от росы, а на брезенте, покрывавшем овощи и фрукты, образовались лужицы конденсата. Тереза раскрыла оба зонта, отнесла брезент сушиться на задний двор, взяла в магазине мел для ценников и тряпку, чтобы вытирать фрукты, и вставила в розетку вилку от светящейся вывески над входом. С тихим жужжанием загорелась надпись: «Продуктовая лавка Вернера». Вывеска моргнула несколько раз, и одна из букв «о» в слове «продуктовая» погасла. Тереза выждала немного, но буква так и не загорелась. Она вытащила провод и снова вставила, повторила так несколько раз. Вздохнула. Это точно не поднимет Вернеру настроение. Если он вообще заметит. Вот уже двести двадцать три дня он не вставал с утра пораньше, двести двадцать три дня он спускался в магазин лишь к полудню, раздраженный, с болью в спине от постоянного лежания и квадратной головой от долгого просмотра телевизора, чтобы с нервным старанием приступить к работе. Наверху на кухне стояла эмалированная кружка, крышкой для которой служило блюдце, сохраняющее температуру его любимого чая — наполовину ромашкового, наполовину шиповникового. Если он не спустится к полудню, она поднимется наверх и сделает ему гавайские тосты, как всегда делала по вторникам: ветчина, плавленый сыр, долька консервированного ананаса и немного горчицы на хлебе. «Гамбургер для бедных», — скажет он и съест три штуки прямо в постели, если день плохой, или за столом, если хороший. За последние двести двадцать три дня тоска Вернера только усилилась. С тех пор как они перешли на самообслуживание и сократили ассортимент — меньше свежих продуктов, больше алкоголя, — с тех пор как на Рыночной площади открылся магазин низких цен, а спустя пару месяцев — торговый центр у восточного входа в парк, у них почти не осталось постоянных покупателей. Люди заходили к ним, если забывали что-то купить или если за просмотром телевизора вдруг закончились сигареты. С тех пор дело всей жизни Вернера медленно загнивало, как виноград на уличной выкладке. Точных цифр Вернер не знал. С самого начала бухгалтерией занималась Тереза, поскольку знала в этом толк. Отец Терезы рано умер, и на ее плечи легли управление фермой, забота о матери и шестерых младших братьях и сестрах, а еще контракты на поставку. Она долго не решалась сказать Вернеру, что они разорены, что закрытие магазина — лишь вопрос времени. В конце концов Тереза ухитрилась за его спиной продать свой голубой автомобиль марки MG. Теперь на складе был хороший запас жидкого мыла, рисового печенья и роликов для одежды. Вы черкнув из списка расходов арендную плату за гараж, она смогла оплатить накопившиеся за полгода счета.

Тереза села на деревянную скамью у выкладки с овощами, подняла взгляд на вывеску. Она до сих пор помнила, как Вернер заказал ее сорок два года назад во время их медового месяца в Нью-Йорке апрельским днем у одного мастера по световой рекламе недалеко от парка Вашингтон-сквер. С обгоревшими носами они вывалились из такси и на ломаном