class="p1">— Это потому, что я купаюсь при любой погоде. Если ты разок слезешь с седла и сходишь со мной, тоже перестанешь быть бледным как хвощ. Но летом-то, летом ты пойдешь со мной плавать?

Финн кивнул.

— Лето уже скоро, — напомнила она.

Финн снова кивнул:

— Я знаю.

Ману оттерла засохшую землю с зубцов ручных грабель.

— Что такое? Ты все еще странно смотришь на меня.

— Ты была раньше тяжело больна? — Финн и сам удивился, что задал этот вопрос вслух.

Ману аккуратно поставила грабли в ведро и спросила, не глядя на Финна:

— Я произвожу такое впечатление? — Она расставила инструменты в ведерке, как букет цветов.

Ответить «да» Финн не мог, она бы неправильно поняла, и пришлось бы долго объяснять.

— Забудь, — сказал он. — Просто подумал.

— Мне не нравится, когда ты смотришь на меня так. Точно хочешь забраться внутрь. Почему люди постоянно на меня так странно смотрят? Будто моя биография — это чердак, на котором можно порыться и откопать что-нибудь интересное.

— Но биографии людей в каком-то смысле похожи на чердаки. Я просто хочу знать, что ты пережила до нашей встречи, твою историю, то, чем заставлен твой чердак.

Ману прошла мимо него и сняла с вешалки соломенную шляпу.

— Вот именно. Мой чердак. Мой. Если тебе не хватает историй, сходи в библиотеку или в кино, — разозлилась она. — Чего все так носятся с историями, что было раньше и что потом, ведь человек преображается, когда влюбляется. Вот что главное — преображение.

Финн хотел согласиться с ней и сказать, что тоже преобразился, что даже основательно размышлял над этими переменами, что ему стало комфортнее находиться в главном штабе с другими велокурьерами, что начал чувствовать себя увереннее рядом с парнями вроде Сайласа или Тома, которые выглядят так, словно заблудились по пути на съемки рекламы парфюма «Давидофф», и хвалятся тем, что держали в руках больше женских грудей, чем шестигранных ключей. Но Ману уже вышла из квартиры и спускалась по лестнице. А он так и не смог вымолвить ни слова.

У окна на площадке между пролетами она, будто что-то забыв, резко остановилась.

— Небо такое чистое, — удивленно произнесла она. — Куда подевались все тучи? — Ману открыла окно и перегнулась через карниз. — На улице жара, и это в мае, что-то тут не то. Разве только что не шел дождь? — Она повернулась к Финну в ожидании ответа.

— Да что ты заладила со своим дождем? Не было никаких туч, ты придумала. Пойдет когда-нибудь твой дождь! — В его голосе слышалась злость, но Ману не могла знать, что злился он на себя, на то, что его привязанность к ней сделала его таким зависимым и беспомощным.

— Я уезжаю отсюда, — сказал он. — На велосипеде. В Неаполь или Стамбул — зависит от погоды. А потом в Нью-Йорк. В конце мая. Если не раньше.

Ману осторожно закрыла окно, будто боялась кого-то разбудить, повернулась к Финну и посмотрела на него.

— Это меньше чем через три недели.

— Так поехали со мной. Только представь, сколько растений нам встретится по пути.

— То, что цветет, не надо пересаживать, — ответила Ману. — Велика вероятность, что все погубишь.

Она зажала ведерко с инструментами под мышкой и спустилась по лестнице. Финн яростно пнул стойку перил. Ни о какой пересадке теперь не могло быть и речи. Сам того не желая, он столкнул горшок с подоконника. Долгое время Финн прекрасно справлялся сам по себе, безо всей этой сердечной чепухи, бессонных ночей, бабочек в животе, мыслей о стрижке и поиска рецептов в интернете. Вся его жизнь умещалась в подседельной сумке. Периодически Сайлас знакомил его с девушками, к которым сам охладел. Но каждая хотела из него что-то сделать. Для них он был чем-то вроде рамы без седла и колес, посредственный каркас, который приходится перекрашивать и кропотливо подбирать детали, прежде чем осмелишься выехать на нем. Потому что, дескать, велокурьер — это не профессия, а клетчатые рубашки давно не в моде, ему нужно отрастить свои кудряшки, потому что с ними он гораздо милее, стены в его квартире нужно покрасить в мятный и приклеить молдинг на уровне пояса, потому что нужно заниматься танцами, и двадцать девять лет для мужчины — это возраст, когда пора покупать мебель. Поэтому его коленки подкашивались разве что от крутого спуска. Конечно, в школьные годы была пара недель, когда он из-за девушки сутками лежал в постели, курил травку и мастурбировал, слушал «Wicked Game» Криса Айзека на бесконечном повторе, и все потому, что она считала, что он милый, как плюшевый медвежонок. А с такими никто не спит. Секс был привилегией широкоплечих эгоистов, которые со взглядом Брэда Питта стояли за спортзалом и вынимали изо рта сигарету лишь затем, чтобы выплевать на асфальте инициалы своего очередного достижения. Однако это было давно, задолго до того, как он смирился с тем, что отдал свое сердце гоночным велосипедам и волнующим извилистым трассам. Прошло много времени с тех пор, как он хотел быть кем-то большим. Ману любила его даже без настоящей профессии, кудряшек и мятного молдинга. Ей нравились белые стены, потому что, как она говорила, на них можно мысленно вешать картины. С ней он полюбил добавлять в еду кетчуп и толочь картофельное пюре, и тот факт, что он на дух не переносил танцы, лишь вызывал у нее легкий смешок. Он должен все исправить во что бы то ни стало.

Эдна

Эдна нащупала пульт на прикроватной тумбе, кончиком указательного пальца нашла кнопку включения, свет телевизора замерцал сквозь закрытые веки, дружелюбный женский голос, вещавший о брачном поведении самок тупоголовых крокодилов, смешался с песней из радиобудильника: Oh baby, baby, it’s a wild world, it’s hard to get by, just upon а… Точный удар кулака по кнопке. Она открыла зудящие глаза, луч утреннего солнца просачивался между шторами и падал на стену комнаты. «Отличный день для черепахи, — подумала Эдна и закашляла. — И слишком жаркий для старухи вроде меня. Да к тому же вторник». Она потянулась за новой пачкой сигарет на подоконнике, целлофановую обертку она с предвкушением сняла еще перед сном. Ей нравилось сопротивление, с которым первая сигарета извлекается из тесноты непочатой пачки. Она открыла спичечный коробок, вынула оттуда спичку и содрала зубами красную головку — Эдна обожала этот чудесный хруст серы между зубами. Вынула вторую — чирк по абразивной полоске — первая затяжка в легкие, жжение в пересохшем после сна горле — вот теперь она проснулась. Ворона в