здания, где располагается редакция, каких-то пятьдесят метров, но я успеваю вымокнуть до нитки. В таком виде идти к начальству не хочется. Теряя драгоценные минуты, сначала иду к себе. Здесь хранится одежда на все случаи жизни, ведь я никогда не знаю, как закончится тот или иной день. Бывает так, что приходится всё бросать и мчаться. То на какую-то презентацию, то на премьеру, а то и вовсе на интервью, если у героя, которого мы ждали, внезапно освобождается пара часов.

— Тебя Вишневская ищет! Чего ты копаешься?

— Да знаю я. Сейчас переоденусь и пойду.

— Она рвёт и мечет.

— Поняла. Переодеться не выйдет, — достаю из ящика стола рулон бумажных полотенец, отрываю сразу несколько в надежде хоть немного просушить одежду по дороге наверх. — Что за спешка, не знаешь?

— Люся говорит, что ей хозяин звонил. Ругался… Ну а потом она сразу тебя стала искать, — с трудом за мной поспевая, докладывает Марина. Хозяин — это серьёзно. Интересно, что ему могло не понравиться? Гашу тревогу и толкаю дверь в кабинет главреда. Тот, как и положено, шикарный. Но когда его займу я, обязательно всё здесь переделаю. На мой вкус, сейчас в нём нет изюминки.

— Где тебя носит?! — Вишневская подхватывается из-за стола, подносит к тонким красным губам вейп и яростно затягивается.

— Что-то случилось?

— Ничего хорошего! Кроме того, что меня из-за тебя как девочку отчитали! Впрочем, чего это я? Сама виновата. Я же тут главный редактор, в конце концов!

Алена делает ещё одну затяжку и резко выпускает пар через нос.

— Уточни, пожалуйста, о чём речь.…

— Об интервью с Казаком! Вот скажи мне, ты уверена, что согласовала концовку?

— Конечно.

— Странно. Потому что сейчас вдруг оказывается, что господин Казак какого-то чёрта очень, очень недоволен. Так недоволен, что даже не поленился позвонить нашему собственнику. Ты понимаешь, какая это подстава?

— Понимаю. Остался только вопрос: какие ко мне претензии?

— Весьма серьёзные. Дело может даже дойти до суда. Если мы не извинимся.

— Извинимся? Он что, не только абьюзер, но ещё и идиот?

— Нелли! — одёргивает меня Вишневская.

— А что — я? Разве не понятно, что это ничего не решит, а лишь привлечёт ещё больше внимания к тому, о чём, как я понимаю, говорить не стоит?

— Конечно, понятно. Именно поэтому вам придётся придумать, как действовать более тонко, — раздаётся арктически холодный голос за спиной. Надо отдать должное Вишневской, самообладание у неё не в пример моему. Я застываю перепуганным зайцем, а она, вон, ничего. Откладывает вейп и, расставив руки в радушном приветствии, делает шаг навстречу незваному гостю. Или званому. Попробуй теперь разберись.

— Андрей Владимирович? Я ничего не путаю?

— Нет. А вы — Алёна Михайловна, надо полагать?

— Всё верно. А это…

— Нелли Ерофеева. Одна из лучших наших обозревательниц.

Стоять отвёрнутой и дальше просто неприлично. Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь лицом к Казаку.

— Добрый день.

На его надменном лице мелькает лёгкое удивление. Да уж… Я тоже не ожидала встретиться с ним вот так. Невольно ёжусь. Мы и близко не в одной лиге. Тягаться с такими себе дороже. Вот почему я предпочла перестраховаться, наступив на горло собственной песне. Соглашаясь по факту с цензурой. Так какого чёрта теперь я ещё и виновата?!

Вероятно, в какой-то момент этот вопрос проступает у меня на лице. Потому как взгляд Казака становится совсем уж колючим, когда он обводит меня им с ног до головы и обратно.

— Точно лучших?

— Не сомневайтесь, — я вскидываю подбородок, чтобы этот мудак не думал, будто ему удалось меня запугать. Это ж надо, как ему хвост прижало, раз он не пожалел времени и лично явился в редакцию! Пожалуй, это первый такой случай в истории. Обычно нам просто звонят. — Свою работу я делаю прекрасно. Жаль, не всегда результат зависит лишь от моих профессиональных навыков.

Вишневская, стоящая от меня по правую руку, закашливается. Окей. Может, мне стоило промолчать и не накалять. Но какого чёрта? Он согласовал текст! И я не виновата в том, что у него на неделе семь пятниц.

— Ваш профессиональный навык — собирать сплетни, я ничего не путаю?

— Андрей Владимирович, ну что вы? Мы серьёзное издание. Вот почему Нелли к вам обратилась сразу же. Ещё на этапе написания текста.

— И его согласовала с вами, — добавляю я, не сводя взгляда с Казака. Не всё ж ему одному на меня пялиться! — Или вы теперь это отрицаете?

— Думаю, всё дело в банальном недопонимании, — затыкает меня Вишневская. Зря. Я бы очень хотела послушать, что ответит этот урод. Теперь приходится сделать над собою усилие. Чтобы смолчать. И чтобы не отвернуться под его прожигающим взглядом из-под недовольно сведённых вместе бровей. — Нам не составит труда со всем разобраться. Правда, Андрей Владимирович? А ты можешь быть свободна.

Свободна?! Да что б его! Неужели это нужно было сказать именно так? Именно этими, мать его, формулировками?

Мои щёки горят. Нет, пылают… Унижение просто адское. Как Алёна не понимает, что так нельзя? Это максимально непрофессионально. Впрочем, какое ей до этого дело? Она же уверена, что за неимением альтернативы я даже это съем. И самое гадкое, что она права. А какой у меня выход? Не увольняться же! Куда я пойду? Кому я нужна? В отличие от многих моих коллег, я не теряю связи с реальностью и понимаю, что жизнь, которая у меня есть сейчас — не моя вовсе. Я её одолжила. Как те сумки, которые мне в обмен на рекламу предоставляют модные бренды. Если я останусь за бортом глянца, никто и не вспомнит, кто такая Нелли Ерофеева.

Распрямляю плечи и иду прочь. Настроение — дерьмо. А ведь рабочий день ещё не закончен. На сегодня намечена грандиозная вечеринка по случаю открытия парусной регаты, которую мы каждый год освещаем.

Закрываю за собой дверь. Прячусь в уединении небольшого, но всё же отдельного кабинета. Гляжу в зеркало.

— Твою мать!

Ну, вылитая мокрая курица! Особенно обидно, что такой меня видел Казак. М-да… Женское тщеславие — ужасная штука. Казалось бы, какое мне дело до этого мудака? Усилием воли заставляю себя выбросить его из головы, но получается с трудом — слишком много его в моей жизни. Так много, что начинает казаться, будто это