шел обратно в лавку, где купил эти спички, укоризненно выговаривал продавцу, требовал недостающее. В шутку про него в селе говорили, что у него в клети, в кадушке соль прокисла и что у него зимой снегу не выпросишь.

Кроме лаптей, он имел кожаные сапоги, голенища с борами гармошкой. Но он их берег пуще своих глаз. Летом в церковь он ходил босиком, сапоги нес на плече, а при входе в храм надевал на ноги. По церкви ходил степенно, высоко поднимая ноги, дабы зря не носить подмётки и не наступить нога на ногу. При ходьбе сапоги его издавали своеобразный скрип, которым он гордился.

Один раз в жизни его постигла лафа-удача. Будучи еще холостым, в жениховой поре, он возвращался из села Чернухи с ярмарки. Проходя через линии железной дороги, на станции он поднырнул под вагон стоявшего тут состава, от неопытности рано распрямился, больно зашиб голову об тормозную ступеньку. Потерев ушибленное место, где уже назревала с небольшое яблоко шишка, он решил загладить свою оплошность. Он вкрадчиво, по-воровски, огляделся по сторонам: кругом ни души. Робко подошёл к колесу вагона, с опаской поднял крышку буксы, поспешно стал намазывать себе сапоги даровой мазью, думая про себя: «Казна от этого не обеднеет!» Обильно смазав мазутом головки и голенище, он с детской резвостью ринулся под откос и рысцой направился к селу. При подходе к дому, Осип почувствовал, как у него на ногах стали разваливаться сапоги – оскалившись гвоздями, запросили «каши». Едучая вагонная смазка сделала свое дело. От жалости у него и волосы дыбом встали, такие добротные сапоги и вдруг расхудились.

– Какая жалость! Ну, теперь попадёт мне от тятьки! Черт дернул меня позариться на чужое добро! – ругал он себя.

Не входя в дом, он разулся, незаметно для отца засунул сапоги в клеть под платное корыто, а сам отправился на улицу босиком гулять, выбирать себе невесту.

Женившись на девке из Шегалева, Стешке, Осип еще сильнее стал скупее и расчётливее. Сберегая сапоги, которые он купил на лично заработанные им на канавах деньги, он зачастую до осенних холодов ходил босиком, а через реку Серёжу при возвращении из леса частенько приходилось переходить и вброд, и вплавь. Через это он и простудился. С этого времени стал любить горячую с паром баню, подолгу парился и растирал купоросом свои простуженные уже ноги. В бане он парился весьма искусно, на голову, чтоб не палило уши, надевал шапку, на руки рукавицы и парился по часу, с полки приказывая жене: «Стефанид, подай растиранье, да поддай еще парку-то!» А Стефанида не выдерживала такой жары, подав Осипу растирание в бутылке, уходила из бани.

Имел Осип невзрачный старенький дом, жену Стефаниду, сына Гришку, да дочь Тоньку. Хоть семья и небольшая, прокормить ее в такое голодное время трудновато – хлеба он намолотил всего-навсего мер десять. С овсом и викой вместе, ржи в зиму осталось не больше пяти пудов, этого на семью-то! Неурожай во всем сказался. Хотя и есть деньжонки, но ведь у всех неурожай, хлеб никто не продаёт во всей округе.

В эту ночь хлебный вопрос не выходил из головы Осипа. Он всю ночь тревожно ворочался, хлопотливо думал. Только под утро он заснул, а как рассветало, встал и, обувшись в лапти, вышел на улицу. Он заметил хлопотавшего около телеги Василия Савельева. Осип поспешил к нему:

– Бог в помощь! Брательник, – обратился он к Василию, подмазывающему дегтем колеса телеги.

– Бог спасет! – ответил Савельев.

– Ты случайно не на казарму ехать собираешься?

– Да, а что?

– Ты, пожалуйста, возьми меня туда. Мне желудей там набрать хочется, их в дубраве, говорят, много?

– Да, нынче их на бесхлебье уродилось уйма. Я и то мешок вчера привёз, рассыпал на печи, пусть сохнут, да ребятишки грызут их, забавляются ими, – участливо проговорил Василий.

И у меня восей принёс Гришка в кармане, хороши желудки, а вот съездить не на чем, ведь на себе не поедешь, – сокрушенно высказался Осип.

– Так поедем со мной. Я вот подмажу телегу, запрягать стану.

– Я и больно бы рад, тогда я побегу за мешками, а Гришка-то там на казарме, он мне поможет, – Осип поспешно пошёл домой. Не дойдя до дома, крикнул:

– Стефанида, подай два мешка, да выбери, которые побольше! Я договорился с Василием Ефимычем, с ним едем за желудками.

Василий запряг лошадь: «Клади мешки в телегу, Осип Андреевич, и сам усаживайся. Но! Поехали!»

Селом они ехали, не разговаривая. Тряская дорога разговору препятствовала. Василий-то и знай сворачивал лошадь в сторону, предусмотрительно и искусно объезжал лужи грязной воды, скопившейся на дороге после частых осенних дождей. Как только миновали последний дом Шегалева и выехали на простор поля, где дорога сухая и ровная, они разговорились. Первым разговор начал Осип:

– Как завидно на лошадь-то: запряг, сел и поехал, а у меня с лошадью-то вон какое несчастье получилось. Ведь и вез я тогда из поля последний воз картошки и почти у самого дома, дивуй бы в поле, а то у самого почти окошка, она на этом несчастном Воробейном мосту напрочь сломала ногу. Ведь все время мост был хороший, мы ездили, отцы наши ездили и ничего не случалось, а тут, как на грех, дыра в нем образовалась, ей только и попасть-то ногой в эту дыру, вот и беда случилась. Нога-то хряснула пополам, а лошадь-то рухнулась прямо на месте, даже оглобля переломилась. А куда годна лошадь без ноги. Ее пришлось приколоть, мясо-то две кадушки насолили, а кожу я отдал вторусскому овчиннику для выделки.

– Эх, ты в случае, куда ее денешь? – заинтересованно спросил Василий. – Ты, быват, продай мне ее, она мне нужна будет на случай укрытия от дождя в поле во время пахоты или сева.

– Пожалуй! – согласился Осип, – она мне ведь не особенно нужна будет, а ты, Василий Ефимович, на будущий год уборку мне возьмись убирать.

– Доживём до весны, там договоримся, – пообещал Василий.

– У нас теперь мяса-то на всю зиму хватит, а вот хлебца-то маловато. Я Стефаниде приказал в хлебы-то лебеду добавлять и картофельную шелуху класть, зато не хлеб едим, а какую-то дуранду.

– Зато мяса вдоволь, – заметил Василий.

– Татарин, у которого я напрештова сапоги купил, баял, у них конина первое лакомство. Зато они свининой брезгуют, а у нас наоборот, вот тут поди и разберись, – недоуменно рассуждал Осип.

– Они по библии обычай соблюдают, а мы не поймешь и как, – осведомленно отозвался Василий.

– Мой-то покойный батюшка Андрей