– Куда?

– Домой, – говорю я. – Мы возвращаемся в столицу.

Карла хмурится, и это меня огорчает, а может, заставляет почувствовать себя в чем-то виноватой, не знаю.

– Это из-за моего мужа, у него изменились планы, и нам приходится ехать домой.

– Так спешно?

Если бы мы уехали, не простившись, это было бы ужасным ударом для твоей мамы, и, несмотря ни на что, я рада, что завернула в контору и повидалась с ней.

Ты напрасно это сделала.

Ну, что сделано, то сделано.

Очень даже напрасно.

Совершенно неожиданно выражение лица Карлы меняется, теперь на нем не остается и следа от недавнего огорчения. Она вдруг захотела показать нам конюшню Омара, которая уже давно стоит пустая. Это совсем близко отсюда, объясняет Карла, по соседству с землями Сотомайора, мы запросто дойдем туда пешком.

Теперь важное совсем рядом. Что еще там происходит? Там, рядом с домом, что происходит рядом с домом?

Да, ты прав, снаружи действительно кое-что происходит, пока Карла старается уговорить нас прогуляться вместе с ней до конюшни. Я слышу, как у дома останавливается грузовик. Оба мужчины – те, что пили мате, – надевают длинные резиновые перчатки, потом выходят во двор. Оттуда до нас доносится новый мужской голос, надо полагать, это голос водителя грузовика. Карла говорит, что должна отнести бумаги, а после сразу же отведет нас к конюшне. И еще она просит, чтобы мы подождали ее возле дома. Но тут раздается непонятный шум. Что-то падает, что-то тяжелое и вроде бы пластмассовое, поэтому при падении оно не разбилось. Мы с Ниной выходим. Те мужчины сгружают бидоны, бидоны большие, поэтому зараз они могут взять лишь по одному в каждую руку и то с трудом. Бидонов много, целый грузовик.

Вот оно.

Один бидон стоит у входа в сарай.

Это и есть самое важное.

Самое важное?

Да.

Почему именно это и есть самое важное?

Что еще?

Нина садится на траву рядом с грузовиком. Она смотрит, как мужчины ловко разгружают его, и мне кажется, что она просто заворожена их работой.

Что в точности делают мужчины?

Один стоит в кузове грузовика – он передает бидоны двум другим. Те по очереди их принимают и относят в сарай. Они пользуются вторым входом, тем, что побольше, хотя до него идти чуть дальше. Бидонов много, мужчины как заведенные ходят туда-сюда. Солнце уже припекает, но дует очень приятный свежий ветерок. У меня вдруг мелькает мысль, что это и есть наше прощание со здешними местами и что Нине хочется проститься именно таким образом. Поэтому я сажусь на траву рядом с ней, и мы вместе наблюдаем за разгрузкой.

А что еще? Что еще происходит в то же самое время?

Больше ничего, во всяком случае, больше я ничего не помню.

Да нет же, происходит что-то еще. Рядом с вами, совсем близко от вас. Непременно должно быть что-то еще.

Не помню.

Дистанция спасения.

Я сижу буквально в десяти сантиметрах от моей дочки, Давид, между нами нет никакой дистанции спасения.

Она должна быть, вспомни, Карла находилась всего в метре от меня в тот день, когда убежал жеребец, и я едва не умер.

Я хотела бы задать тебе много вопросов про тот день.

Сейчас не время. Ты ничего не чувствуешь? Ты совсем-совсем ничего больше не чувствуешь? Ничего, что было бы связано с чем-то еще?

С чем-то еще?

Что еще там происходит?

Карла все никак не появляется. Мы сидим недалеко от грузовика, что называется, в самом центре событий, и, возможно, даже мешаем, но мужчины делают свое дело неспешно и как-то очень споро, ведут себя приветливо и часто улыбаются Нине. Полностью разгрузив машину, прощаются с водителем, и грузовик уезжает. Мужчины снова входят в дом, а мы поднимаемся с травы. Я смотрю на часы. Без четверти девять. Вот так незаметно прошло утро и начался новый день. Нина осматривает свою одежду, она выгибает спину, чтобы увидеть низ юбки сзади, потом глядит на ноги.

Почему? Что случилось?

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Я промокла, – говорит она с легкой досадой.

– Ну-ка, ну-ка! – Я беру ее за руку и заставляю повернуться. Платье у нее такого цвета, что трудно определить, мокрое оно или нет, поэтому я трогаю его рукой. Да, платье влажное.

– Это роса, – говорю я Нине. – Пока будем гулять, все высохнет.

Вот он. Тот самый момент.

Вряд ли, там ведь и вправду ничего больше не случилось.

Именно так это начинается.

Боже!

Что делает Нина?

Она такая красивая.

Что она делает?

Отходит от меня на несколько шагов.

Не позволяй ей отходить.

Смотрит на траву. Трогает ее руками, хочет сама проверить, есть ли на ней роса и почему промокло платье.

А дистанция спасения? Что с ней?

Все нормально.

Нет.

Нина хмурится.

– Что ты, Нина? – спрашиваю я.

Она нюхает свои руки.

– Очень противно пахнет, – отвечает дочка. Карла выходит из дома. Наконец-то.

То, что делает Карла, сейчас не важно.

Но я иду к ней и, насколько помнится, еще раз пытаюсь отговорить ее от прогулки.

Не оставляй Нину одну. Это уже началось. Карла подходит к нам, в руках у нее сумка, она улыбается.

Не отвлекайся.

Но я никак не могу выбрать, о чем рассказывать дальше, Давид, не могу вернуться к Нине.

Это началось.

Что началось, Давид? Господи, что именно началось?

Черви.

Нет, пожалуйста, нет.

Все очень плохо.

Да, нить натягивается, но я не обращаю на это внимания.

А как Нина?

Не знаю, Давид, не знаю! Я как последняя дура болтаю с Карлой. Интересуюсь, сколько времени займет у нас прогулка на конюшню.

Нет, нет.

Я ничего не могу сделать, Давид. Неужели вот так я ее и теряю? Нить натягивается до предела, мне даже кажется, будто она растет у меня из желудка. Что происходит?

Вот оно, самое важное, вот то, что нам необходимо знать.

Почему?

А что ты чувствуешь сейчас, именно сейчас?