— Дочь?

— Она в Америку летит, со свекрухой, с сыном, отрезанный ломоть, отца никогда не простит и сделает все, чтоб ее сын забыл русский язык как кошмарный сон.

— Домработница?

— Не о чем волноваться. Она верит только государству, как и большинство жителей нашей необъятной родины, — он захихикал. — Подписку о неразглашении в интересах следствия с нее, само собой, взяли.

— Ну а главное-то, договор?

— А что договор, один экземпляр лежит у него на столе, подписанный, все чин чином, мой у меня, твой тоже пока у меня.

— Слухай, братан, а про самоубийство ты не поторопился? Ты ж его живым оставил.

— Что я, дебил? Вася контролировал ситуацию, но все пошло по плану.

— Он вроде такой… задиристый, живучий.

— До поры до времени все такие. У них это, кстати, наследственное. Деда тоже кокнули в свое время. Когда я в досье этого типа копался, оказалось, у его деда тоже была вторая жена — в Иране, чуешь? Его туда заслали почву зондировать, а он на телке погорел. Может, просто не нужен стал, кто теперь разберет.

— Кому фирму-то продадим?

— Лев Семеныч давно мечтает.

— Ну, лады.

Вдруг буквы перед глазами Иванываныча сделались крокозябрами, вся-вся газета, кроме этого короткого объявления. Потом вместо них стало белое поле, и над объявлением, облачившимся в траурную рамку, появилась надпись крупными буквами: «Это ложь. Трепещите, убийцы и воры, расплата близка».

— Блядь, что за херня? Эй, братан, ты смотришь в комп?

— Херня, да-а-а. Неужто Джек-потрошитель? Мы ж его с потрохами…

— «Мы» — это не мы, а ты, твой участок работы! Моя часть — без сучка без задоринки.

— Блядь, наебал малой! Не удивлюсь, если он все это говно мечет уже из какой-нибудь Эстонии.

— Ну ты придурок. Как же ты его отпустил? «Наш, наш» — вот те и наш. Твоя доля в «Утилитах» аннулируется, братан. Сам кумекай, так дела не делаются. Блин, у меня вообще все пропало, синий экран. Ну вот и скайп вырубился. Перезагрузка, ждем.

Раздался звонок по спецсвязи, не суливший ничего хорошего. Патрон даже не кричал, а вопил:

— У меня на всех мониторах написано знаешь что? — У Иванываныча как раз перезагрузился компьютер.

— «Есть Божий Суд, наперсники разврата! До скорой встречи. Незовибатько», — прочел он вслух со своего монитора.

— Вот именно.

— Но он же мертв, — дрожащим голосом пропищал Иванываныч.

— Вот именно, дурень.

2011

У меня проблема: телефонная книга формата in octavio, или, как стали говорить под воздействием ксерокса, А5, состарилась. Знаю, знаю, что нельзя говорить «ксерокс», что это название фирмы, но другого слова нет. Тут уж и я вам возражу: я ведь знаю наперед все, что вы скажете. Как у Булгакова, когда Мастер выносит суждение о стихах Ивана Бездомного: «Вы же их не читали». — «Зато я читал другие». Так что хотя конкретно с вами я прежде не разговаривала — с другими есть опыт, все произносят вслух одно и то же. Вы собирались проворчать: «только у нас такое возможно, во всем бардак, даже в языке». Тут-то я вам и возражаю: нет, не только у нас, во французском слово «помойка» — poubelle — это имя мэра, который придумал урны для мусора. А «холодильник» во Франции так и остался названием фирмы, первой прокравшейся на рынок: Frigidaire.

Да и что мы тут пиарим «Ксерокс» и заодно идиотскую реформу русского языка! Мне все равно, откуда слово взялось, живет — пусть живет, у меня свои проблемы — с буквами, с алфавитом, с народом. Вы специалист по переписи населения, вас-то мне и не хватало. Книжица моя, сами видите — дышит на ладан: листочки вылетают как зубы, старческие пятна ширятся — не разберешь, что под ними было. Зачеркивания, вписывания, чернильные разводы, как капиллярные сетки, со своей стороны наползают на эту некогда белоснежную бумагу. Как аккуратно я писала, когда книжка была совсем свежей: буковка к буковке, циферка к циферке — боялась испортить красоту, хоть и не картина. Все так: начинают нежно, боязливо, добросовестно. Сделают ремонт — всякое пятнышко вытирают, по местам расставляют, любуются. А приживешься, подзагадишь — и трава не расти. Так и с книжками, поначалу всё напишешь по системе: здесь фамилия, здесь — телефон, внизу, если надо, адрес. А потом — и сбоку, и наискось, и красным, и черным, и кто-то сам себя впишет, как курица лапой.

Хорошо, на этот раз возражение принимается: теперь добавились факс, мобильный, е-мэйл, так что простенько, как раньше, уже не напишешь. Информации больше, времени на ее усвоение меньше — парадокс. Нет времени, говорите? Желудочного сока? Причем здесь сок? А, чтоб усваивалось. Слюнки не текут, если весь день жевать. Есть такое явление: лень искать какого-нибудь старого друга среди всяких актуальных телефонов — и черт с ним. Так и знала, что вы спросите, что значит «актуальных». Да то и значит, что один — по компьютерам, другой — турагент, с третьего по тридцать третий — деньгообещатели, работодатели, спонсоры, инвесторы, не знаю уж, какие слова вы понимаете. Да, перепись — другое дело, там все равны, одинаковы, все безразличны, и потому их количество не раздражает — выбирать не надо. А мне надо выбирать. Не могу же я в новую книжку, пусть она в три раза толще и даже в твердом переплете, переписать всех этих людей, не забывайте и про коробку с визитками.

О, эту песню я знаю наизусть: «все нормальные люди пользуются электронной записной книжкой». У меня она есть, нате, взгляните. Вводишь туда человека, а потом он пропадает. Жмешь «поиск», отвечают — «не найдено», имена выскакивают отдельно от телефонов, в общем, спасибо. Научиться пользоваться? Учите, не первый будете. Сами не умеете и всех от руки переписываете — так чего мы тянем резину, сидим битый час, а воз и ныне там? Ну вот, я же еще и виновата. Вычеркиваю вас из буквы П — «переписчик», хорошо, что это старая книжка, ей давно пора на тот свет, лишней раной, лишней морщиной не испортишь. И вы меня? Почему на букву Д? Ну да, доход. А вы хитрец: не вычеркиваете, а стираете, специальный пластик, где все стирается, а на это место вписываются другие. Жизнь проходит бесследно. Да у вас и алфавита нет, где вы взяли букву Д? Буква Д, фигурально выражаясь? Фигуральная буква — это иероглиф. Сколько их у вас, две? Как две извилины, Д и Р, доходы и расходы? Вы шутите, разве жизнь может уместиться в два иероглифа?

Что вы несете, какие встречи с людьми, вы же немой! Это я немного знаю азбуку глухонемых, но таких единицы. Вы убираете у нас в подъезде, во время переписи были переписчиком, взяли список жильцов, консьержка про каждого вам рассказала, ей все равно делать нечего — тут все ясно. Но с другими — как вы ходили по подъездам, представлялись, задавали вопросы? Кроме меня, кто к вам еще обратится? Из неграмотных? Нет, не называйте их неграмотными, это вы немой, а не они неграмотные.

И вдруг немой, как гром среди ясного неба, заговорил: