Осложнение при ментальном переносе?..

Деревня нарисовалась очень скоро – десяток разоренных изб, беленое здание сельсовета, напротив – низкое, похожее на конюшню сооружение. Это и была школа.

Стельмашук не стал светиться – притормозил, не доезжая.

– Выходим, – скомандовал он. – Сержант Ховаев! Ты, давай с той стороны, только не показывайся – туда выходят окна пристройки. Рядовой Кадыров – со стороны улицы… Стоп. Отставить. Ховаев, подойдешь к пристройке и постучишь в окно.

– Есть! – прогудел могутный сержант.

– Только гляди, не подставляйся. Пошли!

Тропа вокруг школы была набита, сугробы вокруг просели – рыхлые, черные от протаявшей пыли и нанесенной сажи.

Кое-где снег был дыряв от мерзких желтых струй или проваливался от выплеснутых помоев.

Стельмашук первым заметил, как в окне веранды вылетело стекло, и блеснуло дуло обреза.

– Ложись!

Быков упал на снег, радуясь, что на «чистый» нанос.

Грохот выстрела расколол вечернюю тишину, пуля злобно взвизгнула, улетая мимо.

Ховаев вскинул «ППД» и дал короткую очередь в ответ.

– Не стрелять! – крикнул майор. – Он нам живым нужен!

Засевший на веранде выстрелил еще раз, еще и еще…

Не целясь, пулял просто в белый свет, то ли пугая, то ли отгоняя собственный страх.

Быков выстрелил по стеклам, метясь так, чтобы не задеть неведомого ворога.

В этот момент распахнулась дверь пристройки, и на утоптанный снежок выпрыгнул молодчик в распахнутом тулупе.

Скача боком, он выдавал короткие, сухие очереди из «шмайссера».

– Уйдет, сволочь! – застонал Ховаев.

– Вали! – рявкнул Стельмашук.

Сержанту только скажи…

Снял из «ППД» в момент.

– Готов, товарищ майор! – сказал Ховаев с глубоким удовлетворением.

Григорий хлопнул замполита, куда дотянулся – по спине, и сказал:

– Я через школу!

– Осторожно, товарищ полковник!

– Да я и так…

Где ползком, где на карачках, Григорий добрался до угла школьного здания.

Пуля из обреза выбила щепки из сруба, мгновенье спустя докатился звук выстрела.

– Врешь, не возьмешь…

Дверь, что вела с нарядного крыльца, была не заперта.

Внутри все еще стоял неистребимый школьный запах – мела и чернил.

Грязный пол был усеян серыми бумажками с орлами и готической прописью – видать, тут у немцев был штаб или что-то в этом роде.

Учебный год начнется не скоро…

Помещения были пустыми и стылыми, но вот потянуло живым теплом, запахом горящих дров.

Григорий остановился у входа в пристройку, поднимая пистолет дулом кверху.

Никаких звуков через толстую дверь не проникало, но нервный лязг засова на двери сработал, как сигнал готовности.

Быков отпрянул, дверь распахнулась, и в коридор вырвался длинный, как жердь, субъект в черном драповом пальто.

В одной руке он сжимал «Наган», в другой держал ушанку, а локтем прижимал к себе потертый кожаный портфель.

Завидя человека в форме, субъект уронил портфель и отступил к стене. Револьвер так и плясал у него в руке.

Дуло «Астры» было почти недвижимо.

– Бросить оружие! – донесся с улицы голос майора. – Вы задержаны, гражданин Пацюк!

Прислушавшись, учитель невесело рассмеялся и покачал головой.

– На кого работаешь, гнида? – вежливо поинтересовался Григорий, следя за глазами Пацюка – те не бегали, выражая страх, усталость и… облегчение, быть может?

Губы учителя дрогнули, складываясь в гримаску.

– О, неужто я вижу перед собой Сталина-младшего? Всегда хотел узнать… Скажите… э-э… Василий, неужели вам не мерзко быть сыном кровавого диктатора?

– Ничуть, – усмехнулся Быков.

– Вот как?

– Я горжусь отцом.

Пацюк так и сверлил его буравчиками глаз.

– Разве вам не снятся миллионы невинных жертв? – тихо произнес он.

– Нет! – отрезал Григорий. – Юдина вы науськали?

Пацюк запираться не стал.

– Ну я, – сказал он обреченно.

– Выходите с поднятыми руками! – послышался голос майора. – Рядовой Юдин дал признательные показания, обвинив вас в подготовке покушения на товарища Сталина!

Учитель засмеялся, да так, что хихиканье больше походило на всхлипыванье.

– Было дело, – сознался он.

– Повторяю, – мягко сказал Быков. – На кого работаешь?

Пацюк посмотрел на него, склонив голову.

– Признаться, Василий Иосифович, – проговорил он, – я несколько превысил свои полномочия. Мне была поручена «тонкая работа» – устроить вам несчастный случай, вроде легкого ранения, после чего, под видом контуженного, вывезти в тыл. Я же счел, что для меня все это слишком сложно. Посланную на помощь команду я отправил в Старую Торопу, чтобы не мешали, а сам решил привести приговор в исполнение. Приговор, вынесенный народом! Думаю, хоть с сыном поквитаюсь, коли до пэра не дотянуться…

– Последний раз спрашиваю, – терпеливо сказал Григорий. – Кто?

Учитель выдавил улыбку.

– Я сам еле вычислил Того-Кто-Приказывает, – хихикнул он. – Никита Хрущев. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю. Долгая история… А мне некогда. Увидимся на Страшном Суде!

Пацюк приставил дуло револьвера к виску и нажал на спуск.

Быков поморщился: брызги мозгов, заляпавшие стену, не самое приятное зрелище.

Микоян был настырен и упорен, а посему Быков, хоть и сжато, но о захвате Пацюка рассказал-таки.

– Никитка? – фыркнул Степан. – А ты помнишь, как он гопак отплясывал перед твоим отцом?

– Помню, – усмехнулся Быков.

Дотянувшись до гитары, до которой Миха Гарам был большой любитель, Григорий стал ее настраивать, подкручивая колки и трогая струны.

– Это же шут!

– Очень опасный шут.

Злобный, коварный, подлый…

Он не забывает ни одного унижения и обязательно припомнит все своим обидчикам.

А пока Никитка выжидает.

При живом Сталине он не страшен. Но, как только вождя не станет, шут такой цирк устроит…

И Василию Иосифовичу, и Берии, и Судоплатову, и Жукову, и Молотову…

Может, даже с отца и начнет – поможет скоропостижно скончаться.

– Ладно, Степ, – вздохнул Григорий. – Отбой!