– Срывом! – заорал Быков. – Срывом!

Холодов не ответил, но то ли сам припомнил, то ли советом воспользовался, но выбросился-таки из гибнущего истребителя методом срыва – прямо в кабине дернул за кольцо парашюта.

Купол раскрылся и буквально вытянул пилота на волю.

«Фокке-Вульф», круживший поблизости, тотчас же атаковал Ивана, но и тот был не промах – опытный парашютист, Холодов потянул часть строп на себя и заскользил к земле, уходя с линии огня.

Зато не ушел «фоккер» – Григорий загнал его в прицел, вынес упреждение, и…

Разрывы так и усеяли нос немецкой машины.

Двигатель у той заклинило, факел огня полыхнул, вытягивая по ветру жирный копотно-черный дым.

Самолет как летел со снижением, так и продолжал лететь, пока не чиркнул по земле законцовкой крыла.

Завертелся, рассыпаясь, вспыхнул, подкидывая горящие обломки на подтаявший снег.

– «Колхоз», «Колхоз»! – закричал Быков в микрофон, вызывая аэродром. – Холодов сбит!

– Живой? – испуганно переспросили в наушниках.

– Живой! Срочно высылайте «У-2»!

– Вас поняла! – ответил высокий звонкий голос девушки-связистки. – Высылаем санитарный «У-2»! Ждите!

– Ждем!

«Як-9» под двенадцатым номером описал круг над речкой, по льду которой распростерся шелк парашюта.

Холодов поспешно гасил купол, и видно было, что руки-ноги целы.

Оглядевшись, Григорий заметил лишь парочку немецких самолетов – «худых», размалеванных на страх врагам.

Остальные были либо сбиты, либо улетели, от греха подальше.

Зато эта парочка оказалась назойлива, как слепни в жаркий день – так и вились.

Макаров с Ореховым отогнали ведомого, атакуя «мессер» вдвоем, но тот не сдавался, выписывая такие кренделя, что любо-дорого.

Опытный, гад, попался.

Но ведущий оказался еще круче.

Как он насел на Быкова, так тот и забыл обо всем, едва поспевая за противником.

Мигом взмок.

«Мессершмитт» шел, как по ниточке, ни на один лишний метр не выходя из идеально описанных виражей.

Пилотировал его явный ас, или, как сами немцы говорили, – «эксперт».

Трижды вражина посылал очереди по «Яку», но Григорий пока что выворачивался, уходил.

Но именно то, что немец прессует его, вынуждая уходить в глухую оборону, злило и выводило из себя.

Хотя вывести из себя «Колорада» – это надо было уметь.

Эксперт сумел.

Быков прильнул к прицелу, поминая конструкторов, расположивших тот так неудобно, и дал очередь по размазанному силуэту.

Тень «худого» мелькнула слева выше, мазнув черным выхлопом форсируемого мотора, а секунду спустя пуля провертела в борту дырочку, едва не расколотив приборную доску.

Еще одна отметина появилась на лобовом бронестекле, расходясь этакой «снежинкой».

– Врешь, не возьмешь…

Застучала пушка, потянуло порохом. Трасса прошла чуть в стороне, и Быков довернул, снова вжимая гашетку.

Блеснула звездочка попадания на крыле у «мессера».

Немец переложил машину резко, нервно, уходя влево на вираж.

Энергичным переворотом Григорий ввел «Як» в вертикальное пикирование, шатнул ручку, выводя «Як» на линию огня, дал левую ногу и нажал гашетку.

Белесые, дымчатые росчерки трассеров прошли совсем рядом с «худым», но не зацепили.

Немец шустро пошел вверх, набирая высоту, и Быков мгновенно потянул ручку на себя.

Перегрузка навалилась такая, что он еле видел, но вот «мессер» словно сам вплыл в прицел.

Небольшой доворот, очередь в упор по мотору и кабине.

Истребитель затрясся, и снаряды сказали свое веское слово, изрешетив капот «месса», расколачивая фонарь.

«Худой» вспыхнул весь и сразу, взобрался на вершину «горки» – и обессиленно свалился в штопор, разваливаясь в воздухе.

Готов…

Быков расслышал хрип и не сразу понял, что это его же дыхание.

Вымотал его фриц. Ох, и вымотал…

Под регланом все так и хлюпает…

– Горит, сволочь! – донесся ликующий голос Орехова. – Горит, горит! Командир, уходи домой!

– Не командуй тут… – проворчал Григорий. – Раскомандовался…

– Двенадцатый, двенадцатый! Э-э… «Колорад»! «Колхоз» на связи! Звено «У-2» на подлете! Комзвена лейтенант Савельев. Понято?

– Понято…

– Двенадцатый, это Савельев! Прикройте!

– Прикроем.

«Яки» закружили в небе, дожидаясь, пока легкий биплан сядет на речной лед, подберет хромающего Холодова и взлетит.

– Ведомые, посматривайте… Уходим.

Боевой вылет длился всего-то час, но Быков чувствовал себя тряпкой, хорошо выжатой и вывешенной на просушку.

С трудом отстегнув пояса, он полез из кабины, вытягивая непослушное тело на свежий воздух.

В зеркальце мелькнуло его лицо – серое, глаза красные…

Едва не «капотировав» с крыла, Григорий тяжело спрыгнул на землю – и рухнул на колени.

Ноги не держали.

Чьи-то сильные руки подхватили его, помогли встать. Уцепившись за крыло, Быков разглядел своих – Микояна, Котова, Коробова.

От землянки КП еще бежал кто-то, и Володька Орехов, едва заглушив мотор, ковылял навстречу, сдирая шлемофон и встряхивая мокрыми волосами.

– Команди-ир! – завопил он. – Ты четырех завалил! Трех «худых» и «фоккера»!

– Да и черт с ними, со всеми, – устало проговорил Григорий.

С ним ручкались, ему улыбались – открыто, искренне, уважающе, – поздравляли с победой, а он мечтал лишь об одном: скорее б в душ!

Вода в душевой брызгала едва теплая, но и это было счастьем. Отмыться, освежиться, да еще и с мылом – тяжелый брусок «Хозяйственного» обещал избыть вонь, пот, гарь, пыль…

…На этом участке фронта русским летчикам противостояли асы из эскадры «Мельдерс», одной из самых прославленных в Люфтваффе.

И вот, что интересно – немецкие летчики, попадая в плен, хвастались, что им-де не позволяют делать более двух вылетов в день.

А уж сами они даже не подумают поднять свои самолеты хотя бы в третий раз – зачем? Это ж нарушает их права!

Зато русские совершали по четыре, по пять боевых вылетов ежедневно и почитали сей ратный труд за честь.

Попробуй только, запрети тому же Долгушину такой вылет – обидится насмерть!

Обтеревшись так, что кожа горела, Быков едва не застонал от наслаждения, натянув чистое исподнее.