Эрика почувствовала, как в ней начинает закипать злость. На себя, на обычаи, порядки и правила, на весь этот дурацкий мир, в котором Эрика Штольц была всего лишь недурной импровизаторшей в гостиных своих знакомых, а Эрик Штольц мог писать гениальную музыку, исполнять ее и не слушать тривиального: ну это же баба, что она может.

— Так откуда же вы так хорошо знаете артефакты? — спросили из-за спины.

Эрика вздрогнула от неожиданности, обернулась и увидела доктора Вернона. Тот взял с лотка булочницы пышный каравай и, отломив кусок, швырнул уткам. Двое селезней чуть не подрались за него, утки похлопывали крылышками, подбирали крошки.

Вот судьба женщины в любом виде — подбирать крошки. Эрике не хотелось такого.

— Здравствуйте, доктор Вернон, — улыбнулась она. — Откуда вы здесь?

Вопрос получился каким-то глупым. Почему бы анатому не прогуляться в хороший день? Вернон мотнул головой куда-то в сторону черной статуи всадника на коне и ответил:

— Заходил на почту, отправил письмо товарищу. А вы так и не ответили на мой вопрос.

Эрика прищурилась, прикидывая, что сказать. Не говорить же о том, что Моро способен выхватить нитку из магических полей, которые пронизывают весь мир, и превратить в артефакт любой предмет на свой вкус. Одним из излюбленных занятий ее слуги было сидеть в гостиной с журналом «Новейшая артефакторика» и язвительно комментировать каждую новинку, которая пошла в массовое производство. А доктор Вернон производил впечатление очень умного и цепкого человека: он не отстанет, пока не добьется того, что ему нужно.

По мосту прошла девушка — увидела Эрику, узнала великого композитора и, восторженно улыбнувшись, практически пропела:

— Здравствуйте, господин Штольц!

Эрика улыбнулась, поздоровалась и отвела взгляд. Вернон смотрел добродушно, но вместе с тем очень пристально, оценивающе. Если он смотрит таким же долгим опаляющим взглядом на здешних дам, то они наверняка все поголовно в него влюблены.

— Интересуюсь наукой, — ответила Эрика. — У меня нет способностей к магии, но есть врожденное любопытство.

Вернон встал рядом так, что галдящие дети оказались за его спиной, и поинтересовался:

— А ваш слуга?

— Учился в академиуме, но не закончил курса, — ответила Эрика. — Отчислили за подрывную деятельность.

Это было очень похоже на правду: множество студентов из столичных академиумов так и не смогли доучиться — составляли прокламации, таскались по митингам. Вернон понимающе кивнул, и его взгляд смягчился, словно он вспомнил о чем-то хорошем.

— Макс надулся, как лягушка на соломинке, — сообщил Вернон. — Ему очень обидно, что вы вчера так энергично себя проявили. Да и младшие по званию начинают спрашивать о том, почему начальник не понял того, что понял музыкант без опыта оперативной работы.

Эрика и сама не знала, почему поняла это. Тот голос, который иногда напевал мелодии в ее голове, вдруг сказал: положи розу на уста, как печать, ибо молчание будет вечным.

— Даже не знаю, что на это ответить, доктор Вернон, — призналась Эрика. Сегодня анатом выглядел более хмурым и замкнутым, словно его тревожила какая-то очень неприятная мысль. Впрочем, мало ли, о чем он может думать? Это не ее заботы.

Эрика призналась самой себе, что доктор Вернон ей понравился. Правдолюбец, революционер, который сражался за свои убеждения — что уж говорить о том, что его истязал Геварра! Полковник как-то сроднил их: Эрика не знала, как можно назвать это чувство, но оно согревало ее.

— Вы чем-то заняты сегодня? — спросил анатом. Эрика пожала плечами. Она не слишком любила компании, предпочитая одиночество, но общество доктора Вернона ей почему-то нравилось.

— А у вас есть идеи? — ответила она вопросом на вопрос. Вернон задумчиво завел глаза к легкомысленной синеве низкого зимнего неба и ответил:

— Да, пожалуй, есть. Вам понравится.

* * *

Библиотека Эверфорта была слишком большой для провинциального города — Эрика удивилась масштабам еще в день своего концерта. Настоящий культурный и научный центр, который отстроили, не жалея денег. Они с доктором Верноном поднялись на второй этаж, туда, где располагался архив, и Эрика поняла, что их уже ждали. Когда они прошли мимо стройных стеллажей с подшивками газет в одинаковых темно-синих папках и вышли к столам для читателей, то архивариус, немолодая сухонькая женщина, тотчас же вынесла открытую папку.

— Вот, доктор Вернон, как вы и просили, все нашла, — женщина посмотрела на Эрику и расплылась в улыбке. — Здравствуйте, господин Штольц! Великая честь для нас ваш приезд, великая честь!

Эрика смущенно улыбнулась. Она так и не могла привыкнуть к тому, что ее узнают, приветствуют с таким теплом и любовью, уважают. Будь на ее месте человек потщеславнее, он непременно радовался бы и гордился — но Эрике иногда становилось стыдно, словно она занимала чужое место.

Возможно, все дело было в том, что родные никогда не ценили ее по достоинству. Она вынуждена была извиняться и оправдываться: вот, села за рояль вместо вышивания и урока танцев, я ненадолго, я немножко… Некстати вспомнился отец, который однажды бросил: хватит брякать, из тебя все равно не выйдет толку. Ты не мужчина, ты не добьешься в этом успеха.

В итоге Эрике пришлось надеть маску, чтобы получить уважение и признание.

— Присаживайтесь, — доктор Вернон отнес папку за дальний столик, опустился на стул и добавил: — Я не уверен, хотел с вами посоветоваться.

Эрика села, взглянула на газетный лист, и ее обдало холодом — настолько густым и пронизывающим, что какое-то время она не могла дышать. Доктор Вернон не сводил с нее пристального взгляда, и внутренний голос с интонациями Моро сообщил, что Эрике стоит лучше держать себя в руках.

«Зверское убийство семьи! — орал заголовок. — В городе новый маниак?»

На дагерротипическом снимке Эрика увидела гостиную родительского дома и то, что осталось от ее родителей. «Ежедневное зеркало» любило жареные кадры. Эрика медленно отодвинула папку и откинулась на спинку стула, пытаясь справиться с теми чувствами, что сейчас накрывали ее с неотвратимой жестокостью. Что-то остро зацарапалось в груди. Она старалась держаться спокойно, но к щекам приливал предательский румянец, а глаза жгло.

Эрика могла быть равнодушной и безмятежной в анатомическом театре или мертвецкой при монастыре — но снимок изувеченных родных и оскверненного дома потряс ее так глубоко, что она сама этому испугалась.

Да, доктор Вернон не зря говорил, что он дрянь. Похоже, он действительно стал тем, кем себя считал.

— И зачем? — спросила Эрика, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Доктор Вернон вдруг нахмурился, словно что-то понял, и спросил:

— Цветы. Вы обратили внимание на цветы?

Эрика покосилась на него так, словно доктор был умалишенным.