Одинец поймал мальчонку, приподнял легкое тельце:

— Холопство, брат, последнее дело. Особенно, когда добровольно…

— Это верно, — подтвердил словоохотливый конюх, сваливая под ноги несённую им конскую сбрую с намерением обстоятельного и неспешного разговора:

— Но коней любит — страсть! И управляется с имя любо-дорого…

Одинец прошелся пучком сена вдоль лоснящегося конского хребта, вновь глянул на худенькие плечи подростка:

— Кормить-то, видно, его не всегда вспоминают?

— Да уж, у нас тут к еде никого не приневоливают. Березовой каши, правда, холопам вволю насыпают.

— Строг хозяин, стало быть?

— Не столь хозяин, как приказчик его, вон тот, Силантием звать. У некоторых из наших задницы от плетей заживать не успевают.

Одинец поглядел, куда украдкой указал холоп: в дальнем конце двора разговаривал с обозниками невысокий плотный мужик в щегольской синей поддевке. В обоих ушах приказчика висели золотые кольца.

— Да у хозяина нашего не только дворня стонет, — продолжал конюх, — жена с дочерью тоже по одной половице ходят, дыхнуть боятся. Тут намедни…

Одинец нетерпеливым жестом прервал его болтовню:

— Ты, дружище, не всё, что на уме, на язык пускай. Знать меня не знаешь, а бренчишь как коровье ботало.

— Зловледина! — вдруг вмешался в разговор Илюха, уловивший, что речь зашла о приказчике.

— Чё бы понимал! — конюх вновь легонько шлепнул парня и засмеялся: — Дурында! Временами невесть какую околесицу несет. А порой ляпнет — и в саму суть! Сиди и соображай, кто кого умнее: ты иль он?

* * *

Выезжали под дружный гомон собравшегося на улице народа: возчиков пришли проводить матери, жёны и ребятня. Блажили, заливались младенцы на руках, лаяли собаки. Угловое окно светёлки в доме распахнулось, и Одинец увидел, как в проёме появилась молодая женщина с бледным лицом, укутанная в шаль. Рядом с ней стояла худенькая девчушка, помахавшая купцу рукой. Рогуля чуть взмахнул ответно, пустил коня в рысь и съехал со двора, более не оглянувшись.

На четвертый день пути обоз пересек границу владений московского князя. Начинались тверские земли. В ближайшем селе повозки встречали приставы и мытари князя Александра. Мытари лезли на телеги, пересчитывали тюки, бочки и ящики с товаром. Рогуля с Силантием сопровождали их и до хрипоты спорили о цене лежавшего в ящиках и бочках: мыт платился со стоимости ввозимого товара. Затем, переругиваясь, все ушли на мытный двор. Силантий нёс под мышкой небольшой бочоночек, который позволил все дело закончить к вечеру полюбовно. Обоз двинулся дальше, но остановился на краю села; решили ночевать тут. Мужики сгоняли возы с дороги, распрягали лошадей, пуская их стреноженными пастись на небольшом лугу, за что отдельно было уплачено сельскому старосте.

При съезде с дороги Илюху постигла неудача: воз накренился в придорожной канаве, одна из сорокаведерных бочек выпала, отскочила крышка, из бочонка густой золотистой струей на землю хлынуло пшеничное зерно. Силантий, коршуном налетевший на Илью, отстегал того плёткой и сам лично, разогнав сгрудившихся возчиков, принялся собирать зерно и заколачивать обручи.

— Погоди! — орал приказчик и грозил совсем потерявшемуся пареньку. — Я вечером с тобой посчитаюсь!

Вечером он, действительно, приволок Илью к костру, за которым сидели охранники каравана.

— Ну, ложись, снимай портки, — Силантий, несколько умиротворенный перед ужином, говорил с веселой издёвкой, отчего предстоящая расправа выглядела еще зловещее.

— Может не надо, Силантий, не порть ужина, — попытался отговорить его один из охранников, разбитной малый с небольшим шрамом на скуле, видневшимся из-под легкой как пушок бородки, — с кем не бывает! Ведь обошлось…

Одинец, сидевший у котла вместе с другими охранниками, поддержал Битую Щеку, как называли того все знакомые:

— Брось, Силантий…

Приказчик отпустил Илью и шагнул к поднявшемуся Александру:

— Ты кто такой? Ты что — большим человеком себя считаешь? Думаешь, коль в малолетстве за нашим хозяином объедки подбирал, так у тебя голос появился? Сядь и примолкни, тля!

Приказчик, привыкший к безропотному подчинению холопов, просчитался. Когда Рогуля прибежал на шум, он увидел катавшегося по траве первого помощника и Александра, задумчиво жевавшего травинку.

— Что случилось?!

— Поскользнулся наш Сила Саввыч, — сказал Одинец и, подхватив седло, служившее на ночлегах в поле подушкой, зашагал в темноту. Отходя, он слышал, как кто-то из охранников, наверное, Толстыга, вполголоса бормотал Рогуле:

— … ногой… под коленку… а Силантий свалился, и вот кружит… говорить не могет…

У костра, где сидели возчики, Одинец бросил седло:

— Чего сегодня на ужин?

— Каша с салом… — мужики, видевшие всё произошедшее, уважительно раздвинулись в стороны.

— И тут каша? — Одинец ощупал голенище сапога. — Кажись, ложку обронил…

На постеленный перед ним холст лёг каравай хлеба и четыре ложки — выбирай. Илья, возникший неизвестно откуда у него под рукой, поставил кружку и сказал:

— Дядя Саша, ты подожди чуток: мужики по такому случаю за пивом в село побежали…

* * *

Еще через два дня путники заслышали перезвоны тверских колоколов. Вскоре за широкими полями показался и сам город. Тверь! Одинец вглядывался в открывшийся у волжского простора город: девять лет назад не по своей воле он пришёл в него и не по своей воле покинул. Многое здесь переменилось: град разросся, посад был обнесен вторым частоколом, но между частоколом и окружавшими город лесами уже появились новые улочки, где поселился ремесленный люд и, очевидно, в самом недалеком будущем придется и этот расширившийся посад обносить третьим кольцом ограды. А дальше, за крышами посадских домов, за дымками, тянувшимися из мастерских кожевников, пимокатов, кузнецов, бондарей, оружейников — да мало ли в городе разных мастеров! — виднелись деревянные стены тверского детинца, кремля. Там, в кремле, проживал сейчас главный князь русских земель, ставленный над ней волей далекого великого хана Узбека, или как называют его на Руси «грозного царя Азбяка» — князь Тверской и Владимирский Александр Михайлович.

Одинец опустился в седло, внутренне усмехнувшись на свой высокопарный настрой. Девять лет назад он мельком видел нынешнего правителя; тогда это был белокурый застенчивый вьюнош, терявшийся в окружении сурового отца князя Михаила и старшего брата Дмитрия, неистовых воинов и правителей. Правители, правда, кончили свои дни мученической казнью в ханском Сарае.

«Как-то повернутся дела у этого молодого князя?» — мысли бывшего московского мечника повернули к уже второй день тревожившему его случаю. Той ночью, когда случилась короткая стычка с рогулинским приказчиком (Александр отлично понимал, что в этом шебутном коротышке он нажил себе вечного врага: да вон он мимо проскакивает на своей буланой кобылке, морду воротит, глаза злющие) Илюха, дождавшись когда над их табором повиснет густой храп коновозчиков, придвинулся к неспавшему Одинцу и зашептал: