– Вот это новости! Оказывается, он от нас сбежал, каким-то образом очутился в Харькове, где убил этого Гужву, воспользовался его паспортом. Со своими документами не смог бы далеко уехать, наверняка знал, что объявлен в розыск. Отправьте нам официальный документ, что он задержан. Мы с прокуратурой будем решать вопрос, как нам поступить.

– Хорошо. – Живин положил трубку, окинул взглядом оперативников, с нетерпением ожидавших окончания телефонных переговоров, и сказал: – Ребята, мы поймали серийного маньяка-убийцу!

Вечером Живин и его оперативники устроили перекрестный допрос Карпенко. Из изолятора конвой привел словно совсем другого человека. Черты его лица заострились, кожа потемнела, ничего не выражающие глаза провалились в глубину черепа. Григорий удивился столь поразительной трансформации.

«Вот теперь этот оборотень похож на маньяка! Ловко он прятал свою сущность под личиной добропорядочного человека. А ведь втерся же к нам в доверие. Слава богу, все обошлось», – думал оперативник.

– Что, Николай, плохо себя чувствуешь? – нарочито сочувствующим тоном спросил он у задержанного.

Преступник бросил быстрый взгляд на лица оперативников и тихо проговорил:

– Вы что-то путаете. Я не Николай.

– А кто же еще-то? – Живин улыбнулся. – Николай Васильевич Карпенко, родился в пятьдесят четвертом году в городе Львове. Мне дальше продолжать, рассказать про твои подвиги во Львове и Харькове?

– Ничего не знаю. Во Львове ни разу не был.

– Тебя там по такому же убийству с нетерпением ждут. Да и в Харькове не забыли за Гужву и его подругу. У нас ты получишь лет пятнадцать, а на Украине встанешь к стенке. Так что крепко подумай, прежде чем уходить в отказ. У нас доказательств предостаточно. Хоть какой-то маленький шанс есть, что не расстреляют. Для этого тебе нужно чистосердечно признаться и сотрудничать со следствием. Только этим ты можешь спасти себя.

Преступник долго сидел, опустив голову, наверное, оценивал свое незавидное положение. Опера изредка задавали ему вопросы, но он ни на один из них не ответил, продолжал напряженно думать.

Наконец Живин не выдержал и громко спросил:

– Чаю хочешь?

Преступник вздрогнул, посмотрел на него и проговорил:

– Если можно, покрепче. Чифиря бы.

Живин включил чайник в розетку и пододвинул преступнику заварку.

– На, сам делай свой чифирь. Я не знаю, как его приготовить.

– А что там знать-то? Побольше заварки и кипяток сверху. Не помешало бы эту бурду на огне немножко помурыжить. Да ладно, и так сойдет, прикроем чем-нибудь, через десять минут готово будет. Я бы сам сделал, но браслеты мешают.

Живин сделал так, как сказал преступник, бухнул в железную кружку полпачки заварки, залил кипятком, накрыл крышкой от банки, а сверху еще спортивной шапкой.

– Вот так-то лучше, – сказал Григорий, укутывая адский напиток. – Знатный я чифирист, да, Карпенко?

– От сумы да тюрьмы не зарекайся, – заявил тот и болезненно улыбнулся. – Что будет завтра, никому не известно. Может быть, эти навыки понадобятся вам в будущем.

– Неисповедимы пути господни, – сказал Живин, подавая преступнику кружку. – Никто не знает, чем судьба удивит его завтра.

Карпенко долго с наслаждением, словно совершая целую церемонию, пил свой чифирь. Опера не мешали ему вопросами и терпеливо ждали. Когда наконец-то этот процесс завершился, милиционеры отметили, что арестант приободрился, лицо его посветлело, спина выпрямилась.

Он поставил кружку на стол, откинулся на спинку стула и поинтересовался:

– Где я прокололся?

– Ты расскажи сначала, как все происходило, а потом я отвечу на твой вопрос, – заявил Живин.

Внутри у него все дрожало от волнения. Он хотел узнать все детали ужасного преступления и старался изо всех сил не выдать свое состояние. Григорий желал предстать перед преступником бывалым сыщиком, которого ничем удивить и прошибить нельзя. Мол, передо мной такие гады, как ты, Карпенко, чуть ли не каждодневно проходят, да не по одному.

То же самое ощущение испытывали и его коллеги. Они молчали и с нетерпением ожидали откровения преступника, может быть, самого опасного в их жизни.

– Надеюсь, мое чистосердечное признание зачтется в суде, – начал Карпенко, разглаживая запястья, отекшие от тугих наручников. – Немного расслабьте браслетики или снимите вообще. Вас же трое. Чего боитесь?

Живин кивнул Лапину, и тот снял с арестанта наручники. Кириллов предусмотрительно убрал со стола ножницы и шило, что не осталось незамеченным для Карпенко.

– Все-таки боитесь! – сказал он. – Успокойтесь, дергаться не буду.

– Не боимся, а соблюдаем инструкцию, – ответил на это Живин. – Давай ближе к делу.

Преступник продолжал массировать запястья, на которых остались глубокие борозды, и повел жуткий рассказ.

– Приехал я в Якутск в восемьдесят пятом году поздней осенью. Я знал, что объявлен в розыск на Украине, поэтому воспользовался документами Гужвы, вклеил туда свою фотографию. В Якутск подался не с бухты-барахты, а к другу, с которым когда-то служил в армии. Тот сначала обрадовался, даже выделил мне отдельную комнату в своей квартире. Перебивался я случайными заработками, был грузчиком в магазине, такелажником в речпорту. Конечно, получал крохи, жена друга ворчала, и я стал искать приличную работу. Ходил по отделам кадров различных контор и наткнулся на Наталью Поликарповну. У меня было удостоверение водителя второго класса на имя Гужвы. В этот документ не надо было вклеивать мою фотографию, там я был немного похож на Гужву в молодости. Наталья Поликарповна с радостью взяла меня на работу, помогла оформить трудовую книжку. Зарплата меня устраивала, я смог снять домик у пожилой супружеской пары за небольшие деньги. Где-то полгода назад к нам в отдел кадров устроилась работать Олеся. Я несколько раз возил ее на своей машине. Мы разговаривали, вспоминали Украину. Она мне сразу понравилась. Я хотел познакомиться с ней поближе, но она меня отвергала. В тот день, когда у Натальи Поликарповны был день рождения, я должен был к ней подъехать к концу вечера и развезти гостей по домам. Приезжаю, вечер в самом разгаре, многие навеселе. Хозяйка посадила меня за стол, я немного поел и перебрался к Олесе, чтобы поговорить, но она резко встала и ушла на кухню. Через полчаса народ стал расходиться. Забирая последнюю партию гостей, я сказал Олесе, что могу за ней вернуться и отвезти домой. Она отказалась, сослалась на то, что живет рядом и дойдет пешком. С последним рейсом я управился очень быстро. Трое жили в одном доме, двое – совсем недалеко от центра. На все про все ушло не более двадцати пяти минут. Потом я решил все-таки вернуться к дому Натальи Поликарповны. Не знаю почему, но желание увидеть Олесю в ту ночь у меня было настолько сильным, что я не смог себя перебороть. Заехал во двор, смотрю, окна у Натальи Поликарповны светятся. Значит, Олеся еще у нее. Я ведь знал, что она осталась помочь хозяйке прибраться, поставил машину чуть поодаль и следил за подъездом в надежде увидеть Олесю, которая вот-вот должна была выйти. Ждал я недолго, через каких-нибудь минут десять она показалась и пошла в противоположную сторону. Я догнал ее. Олеся не хотела садиться в машину. Я едва ли не силой на этом настоял, выехал на улицу и направился в сторону сопки Любви, обещал пальцем ее не трогать, только показать красоту города с высоты птичьего полета. Мое предложение ей не понравилось, она начала рваться из машины, пыталась выскочить на ходу. Тогда я прижался к обочине, схватил ее за шею и немного попридушил, чтобы успокоить. Олеся обмякла. Я решил, что она потеряла сознание, опустил сиденье и продолжил путь. На сопке в сильном возбуждении сорвал с нее одежду и только потом понял, что Олеся мертва. Я сильно испугался, оттащил ее подальше в лесочек, поискал вокруг, чем бы прикрыть тело. Ничего не нашел, вернулся к машине и достал из багажника скатерть…