Он вдруг очнулся и остановился.

«Не бывать? А что же ты сделаешь, чтоб этому не бывать?Запретишь? А право какое имеешь? Что ты им можешь обещать в свою очередь, чтобыправо такое иметь? Всю судьбу свою, всю будущность им посвятить, когда кончишькурс и место достанешь? Слышали мы это, да ведь это буки, а теперь? Ведь тутнадо теперь же что-нибудь сделать, понимаешь ты это? А ты что теперь делаешь?Обираешь их же. Ведь деньги-то им под сторублевый пенсион да под господСвидригайловых под заклад достаются! От Свидригайловых-то, от Афанасия-тоИвановича Вахрушина чем ты их убережешь, миллионер будущий, Зевес, их судьбоюрасполагающий? Через десять-то лет? Да в десять-то лет мать успеет ослепнуть откосынок, а пожалуй что и от слез; от поста исчахнет; а сестра? Ну, придумай-ка,что может быть с сестрой через десять лет али в эти десять лет? Догадался?»

Так мучил он себя и поддразнивал этими вопросами, даже скаким-то наслаждением. Впрочем, все эти вопросы были не новые, не внезапные, астарые, наболевшие, давнишние. Давно уже как они начали его терзать и истерзалиему сердце. Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска,нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, принявформу ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце иум, неотразимо требуя разрешения. Теперь же письмо матери вдруг как громом внего ударило. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно,одними рассуждениями, о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудьсделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть начто-нибудь, или…

«Или отказаться от жизни совсем! – вскричал он вдруг висступлении, – послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушитьв себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!»

«Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, чтозначит, когда уже некуда больше идти? – вдруг припомнился ему вчерашний вопросМармеладова, – ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно былопойти…»

Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опятьпронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль.Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждалее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяцназад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдругне мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдругсам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.

Он поспешно огляделся, он искал чего-то. Ему хотелось сесть,и он искал скамейку; проходил же он тогда по К—му бульвару. Скамейка виднеласьвпереди, шагах во ста. Он пошел сколько мог поскорее; но на пути случилось сним одно маленькое приключение, которое на несколько минут привлекло к себе всеего внимание.

Выглядывая скамейку, он заметил впереди себя, шагах вдвадцати, идущую женщину, но сначала не остановил на ней никакого внимания, каки на всех мелькавших до сих пор перед ним предметах. Ему уже много разслучалось проходить, например, домой и совершенно не помнить дороги, по которойон шел, и он уже привык так ходить. Но в идущей женщине было что-то такоестранное и с первого же взгляда бросающееся в глаза, что мало-помалу вниманиеего начало к ней приковываться, – сначала нехотя и как бы с досадой, а потомвсе крепче и крепче. Ему вдруг захотелось понять, что именно в этой женщинетакого странного? Во-первых, она, должно быть, девушка очень молоденькая, шлапо такому зною простоволосая, без зонтика и без перчаток, как-то смешноразмахивая руками. На ней было шелковое, из легкой материи («матерчатое»)платьице, но тоже как-то очень чудно надетое, едва застегнутое, и сзади уталии, в самом начале юбки, разорванное; целый клок отставал и висел болтаясь.Маленькая косыночка была накинута на обнаженную шею, но торчала как-то криво ибоком. К довершению, девушка шла нетвердо, спотыкаясь и даже шатаясь во всестороны. Эта встреча возбудила, наконец, все внимание Раскольникова. Он сошелсяс девушкой у самой скамейки, но, дойдя до скамьи, она так и повалилась на нее,в угол, закинула на спинку скамейки голову и закрыла глаза, по-видимому отчрезвычайного утомления. Вглядевшись в нее, он тотчас же догадался, что онасовсем была пьяна. Странно и дико было смотреть на такое явление. Он дажеподумал, не ошибается ли он. Пред ним было чрезвычайно молоденькое личико, летшестнадцати, даже, может быть, только пятнадцати, – маленькое, белокуренькое,хорошенькое, но все разгоревшееся и как будто припухшее. Девушка, кажется,очень мало уж понимала; одну ногу заложила за другую, причем выставила еегораздо больше, чем следовало, и, по всем признакам, очень плохо сознавала, чтоона на улице.

Раскольников не сел и уйти не хотел, а стоял перед нею внедоумении. Этот бульвар и всегда стоит пустынный, теперь же, во втором часу ив такой зной, никого почти не было. И, однако ж, в стороне, шагах в пятнадцати,на краю бульвара, остановился один господин, которому, по всему видно было,очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями. Он тоже, вероятно,увидел ее издали и догонял, но ему помешал Раскольников. Он бросал на негозлобные взгляды, стараясь, впрочем, чтобы тот их не заметил, и нетерпеливоожидал своей очереди, когда досадный оборванец уйдет. Дело было понятное.Господин этот был лет тридцати, плотный, жирный, кровь с молоком, с розовымигубами и с усиками и очень щеголевато одетый. Раскольников ужасно разозлился;ему вдруг захотелось как-нибудь оскорбить этого жирного франта. Он на минутуоставил девочку и подошел к господину.

– Эй вы, Свидригайлов! Вам чего тут надо? – крикнул он,сжимая кулаки и смеясь своими запенившимися от злобы губами.

– Это что значит? – строго спросил господин, нахмурив бровии свысока удивившись.

– Убирайтесь, вот что!

– Как ты смеешь, каналья!..

И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него скулаками, не рассчитав даже и того, что плотный господин мог управиться и сдвумя такими, как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, междуними стал городовой.

– Полно, господа, не извольте драться в публичных местах.Вам чего надо? Кто таков? – строго обратился он к Раскольникову, разглядев еголохмотья.

Раскольников посмотрел на него внимательно. Это было бравоесолдатское лицо с седыми усами и бакенами и с толковым взглядом.

– Вас-то мне и надо, – крикнул он, хватая его за руку. – Ябывший студент, Раскольников… Это и вам можно узнать, – обратился он кгосподину, – а вы пойдемте-ка, я вам что-то покажу…

И, схватив городового за руку, он потащил его к скамейке.

– Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: ктоее знает, из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу. Вернее же всего, где-нибудьнапоили и обманули… в первый раз… понимаете? да так и пустили на улицу.Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее одевали,а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские. Это видно. Авот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мненезнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то,себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, –так как она в таком состоянии, – завезти куда-нибудь… И уж это наверно так; ужповерьте, что я не ошибаюсь. Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил,только я ему помешал, и он теперь все ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошелмаленько, стоит, будто папироску свертывает… Как бы нам ему не дать? Как бы намее домой отправить, – подумайте-ка!