Я уже упомянула, что Петр Петрович отправляется теперь вПетербург. У него там большие дела, и он хочет открыть в Петербурге публичнуюадвокатскую контору. Он давно уже занимается хождением по разным искам и тяжбами на днях только что выиграл одну значительную тяжбу. В Петербург же ему ипотому необходимо, что там у него одно значительное дело в сенате. Такимобразом, милый Родя, он и тебе может быть весьма полезен, даже во всем, и мы сДуней уже положили, что ты, даже с теперешнего же дня, мог бы определенноначать свою будущую карьеру и считать участь свою уже ясно определившеюся. О,если б это осуществилось! Это была бы такая выгода, что надо считать ее неиначе как прямою к нам милостию вседержителя. Дуня только и мечтает об этом. Мыуже рискнули сказать несколько слов на этот счет Петру Петровичу. Он выразилсяосторожно и сказал, что, конечно, так как ему без секретаря обойтись нельзя,то, разумеется, лучше платить жалованье родственнику, чем чужому, если толькотот окажется способным к должности (еще бы ты-то не оказался способен!), но тутже выразил и сомнение, что университетские занятия твои не оставят тебе временидля занятий в его конторе. На этот раз тем дело и кончилось, но Дуня ни о чем,кроме этого, теперь и не думает. Она теперь, уже несколько дней, просто вкаком-то жару и составила уже целый проект о том, что впоследствии ты можешьбыть товарищем и даже компаньоном Петра Петровича по его тяжебным занятиям, темболее что ты сам на юридическом факультете. Я, Родя, вполне с нею согласна иразделяю все ее планы и надежды, видя в них полную вероятность; и, несмотря натеперешнюю весьма объясняемую уклончивость Петра Петровича (потому что он тебяеще не знает), Дуня твердо уверена, что достигнет всего своим добрым влияниемна будущего своего мужа, и в этом она уверена. Уж, конечно, мы остереглисьпроговориться Петру Петровичу хоть о чем-нибудь из этих дальнейших мечтанийнаших и, главное, о том, что ты будешь его компаньоном. Он человекположительный и, пожалуй, принял бы очень сухо, так как все это показалось быему одними только мечтаниями. Равным образом ни я, ни Дуня ни полслова еще неговорили с ним о крепкой надежде нашей, что он поможет нам способствовать тебеденьгами, пока ты в университете; потому не говорили, что, во-первых, это исамо собой сделается впоследствии, и он, наверно, без лишних слов, сампредложит (еще бы он в этом-то отказал Дунечке), тем скорее, что ты и самможешь стать его правою рукой по конторе и получать эту помощь не в видеблагодеяния, а в виде заслуженного тобою жалованья. Так хочет устроить Дунечка,и я с нею вполне согласна. Во-вторых же, потому не говорили, что мне особеннохотелось поставить тебя с ним, при предстоящей теперешней встрече нашей, наровной ноге. Когда Дуня говорила ему о тебе с восторгом, он отвечал, чтовсякого человека нужно сначала осмотреть самому, и поближе, чтоб о нем судить,и что он сам предоставляет себе, познакомясь с тобой, составить о тебе своемнение. Знаешь что, бесценный мой Родя, мне кажется, по некоторым соображениям(впрочем, отнюдь не относящимся к Петру Петровичу, а так, по некоторым моимсобственным, личным, даже, может быть, старушечьим, бабьим капризам), – мнекажется, что я, может быть, лучше сделаю, если буду жить после их брака особо,как и теперь живу, а не вместе с ними. Я уверена вполне, что он будет такблагороден и деликатен, что сам пригласит меня и предложит мне не разлучатьсяболее с дочерью, и если еще не говорил до сих пор, то, разумеется, потому что ибез слов так предполагается; но я откажусь. Я замечала в жизни не раз, что тещине очень-то бывают мужьям по сердцу, а я не только не хочу быть хотькому-нибудь даже в малейшую тягость, но и сама хочу быть вполне свободною,покамест у меня хоть какой-нибудь свой кусок да такие дети, как ты и Дунечка.Если возможно, то поселюсь подле вас обоих, потому что, Родя, самое-то приятноея приберегла к концу письма: узнай же, милый друг мой, что, может быть, оченьскоро мы сойдемся все вместе опять и обнимемся все трое после почти трехлетнейразлуки! Уже наверное решено, что я и Дуня выезжаем в Петербург, когда именно,не знаю, но, во всяком случае, очень, очень скоро, даже, может быть, через неделю.Все зависит от распоряжений Петра Петровича, который, как только осмотрится вПетербурге, тотчас же и даст нам знать. Ему хочется, по некоторым расчетам, какможно поспешить церемонией брака и даже, если возможно будет, сыграть свадьбу втеперешний же мясоед, а если не удастся, по краткости срока, то тотчас же послегоспожинок. О, с каким счастьем прижму я тебя к моему сердцу! Дуня вся вволнении от радости свидания с тобой и сказала раз, в шутку, что уже из этогоодного пошла бы за Петра Петровича. Ангел она! Она теперь ничего тебе неприписывает, а велела только мне написать, что ей так много надо говорить стобой, так много, что теперь у ней и рука не поднимается взяться за перо,потому что в нескольких строках ничего не напишешь, а только себя расстроишь;велела же тебя обнять крепче и переслать тебе бессчетно поцелуев. Но, несмотряна то что мы, может быть, очень скоро сами сойдемся лично, я все-таки тебе наднях вышлю денег, сколько могу больше. Теперь, как узнали все, что Дунечкавыходит за Петра Петровича, и мой кредит вдруг увеличился, и я наверно знаю,что Афанасий Иванович поверит мне теперь в счет пенсиона даже до семидесятипяти рублей, так что я тебе, может быть, рублей двадцать пять или даже тридцатьпришлю. Прислала бы и больше, но боюсь за наши расходы дорожные; хотя ПетрПетрович был так добр, что взял на себя часть издержек по нашему проезду встолицу, а именно сам вызвался, на свой счет, доставить нашу поклажу и большойсундук (как-то у него там через знакомых), но все-таки нам надо рассчитывать ина приезд в Петербург, в который нельзя показаться без гроша, хоть на первыедни. Мы, впрочем, уже все рассчитали с Дунечкой до точности, и вышло, чтодорога возьмет немного. До железной дороги от нас всего только девяносто верст,и мы уже на всякий случай сговорились с одним знакомым нам мужичком-извозчиком;а там мы с Дунечкой преблагополучно прокатимся в третьем классе. Так что, можетбыть, я тебе не двадцать пять, а, наверно, тридцать рублей изловчусь выслать.Но довольно; два листа кругом уписала, и места уж больше не остается; целаянаша история; ну да и происшествий-то сколько накопилось! А теперь, бесценныймой Родя, обнимаю тебя до близкого свидания нашего и благословляю тебяматеринским благословением моим. Люби Дуню, свою сестру, Родя; люби так, какона тебя любит, и знай, что она тебя беспредельно, больше себя самой любит. Онаангел, а ты, Родя, ты у нас все – вся надежда наша и все упование. Был бытолько ты счастлив, и мы будем счастливы. Молишься ли ты богу, Родя,по-прежнему и веришь ли в благость творца и искупителя нашего? Боюсь я, всердце своем, не посетило ли и тебя новейшее модное безверие? Если так, то я затебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем, при жизни твоего отца, тылепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!Прощай, или, лучше, до свидания! Обнимаю тебя крепко-крепко и целую бессчетно.

Твоя до гроба

Пульхерия Раскольникова».

Почти все время, как читал Раскольников, с самого началаписьма, лицо его было мокро от слез; но когда он кончил, оно было бледно,искривлено судорогой, и тяжелая, желчная, злая улыбка змеилась по его губам. Онприлег головой на свою тощую и затасканную подушку и думал, долго думал. Сильнобилось его сердце, и сильно волновались его мысли. Наконец ему стало душно итесно в этой желтой каморке, похожей на шкаф или на сундук. Взор и мысльпросили простору. Он схватил шляпу и вышел, на этот раз уже не опасаясь скем-нибудь встретиться на лестнице; забыл он об этом. Путь же взял он понаправлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь тудаза делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя идаже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих. Многие принимали его запьяного.