class="v">Игла казалась трёхметровой спицей.

А я сидел с торчащим в вене шприцем

И с лёгким отвращением к себе.

И жизнь моя, как яркое кино.

Я режиссировал, как Тарантино Квентин,

Все ваши бредни запивая "бренди",

Я слал плевки в открытое окно.

Мне стало тошно, слабость одолев,

Я посмотрелся в зеркало невольно:

Я стал скотом, отчасти добровольно

И поместил себя в особый хлев.

Я знаю всё, что нужно о себе,

Брокгауза с Эфроном не тревожа!

Ведь я когда-то тоже осторожно

Внедрил себя частицей по трубе.

Чуть меньше года проведя во тьме,

Я в чаяньях фальшивых развивался

И не заметил сам, как оказался

В нелепой до безумства кутерьме.

Промчались месяцы, за ними и года

И вот мне очевидным показалось,

Что вовсе никакого не осталось

От чаяний фальшивых и следа.

Сюжет простой, в нём нет особых черт,

Такие здесь встречаются повсюду,

Я для судьбы, как основное блюдо,

А вовсе не изысканный десерт.

Мне оставалось сдаться и залечь,

Не развивая томных философий.

Я сочинил историю про морфий,

Чтобы себя хоть как-нибудь развлечь.

Но, вылежав до донышка кровать,

Не допущу окамененья стана,

И плюнув зеркалу в лицо, я встану

И вновь отправлюсь с миром воевать.

«Дороги не дороги, если кончается водка…»

Т. Яровикову

Дороги не дороги, если кончается водка,

Песни не ценят, когда для них нету ушей.

От старых матрацев недолго разжиться чесоткой

И лютой изжогой от пересоленных щей.

А где-то в чужих городах есть знакомые други,

Есть женщины даже, которые любят тебя.

Да только за окнами поезда серые вьюги

О жизни бродяжьей твоей заунывно скорбят.

Коверкать реальность, бросая на жертвенник слога —

Обычай, который поэтов заводит в тупик.

Раздутых величий вокруг неестественно много.

И каждый в болоте своём самый главный кулик.

А честные люди идут в драных кедах по свету,

Не помня начала, не зная что будет в конце.

Судьба им бросает "орлом или решкой" монету,

А время им ставит печати свои на лице.

Гореть, не сгорая – бессмысленно, пошло и тяжко.

Будильник, как прежде, не сделал тебя молодым.

А утро вдыхает тебя безразмерной затяжкой

И вновь отпускает в бездонное небо, как дым.

Наверное нужно и так, чтоб не выросла плесень,

И что-то внутри так упорно толкается в грудь…

Дороги не дороги, если кончаются песни,

А песни кончаются, если кончается путь.

«Море было когда-то рядом…»

Море было когда-то рядом,

Бессонное, беспокойное море.

Я пытался не встретиться с нею взглядом,

Когда наблюдал через дырку в заборе.

У неё была кровь на алых губах,

А может она просто ела вишни.

Пришла мысль: почему мы одни в гробах?

Потому что второй, наверное, лишний.

Тот, кто себя добровольно обрёк

На сотни сотен лет одиночества,

Вновь и вновь повторяет урок,

Который давно повторять не хочется.

Но что поделаешь – повторял,

Бросаясь то к логике, то к эзотерике,

Как будто завёл себя и потерял

Во влажных джунглях Латинской Америки.

В прогалинах веток был виден кондор.

Ну что ты? Куда ты? Меня дождись,

Отведи меня в мой родной Макондо,

Быть может там прекратились дожди.

Взмахи крыла были вместо прощанья,

Теперь бесполезно ему кричать.

Я тоже когда-то давал обещанья,

Которые после не мог выполнять.

Томиться в сельве, молиться солнцу,

Что мне осталось? О, Боже, Боже…

Теперь не смогу я писать каталонцу

И писем его не увижу тоже.

И вдруг… свет, непривычно колкий,

Глаза как будто бритвою взрезал.

Меня снимают с четвёртой полки

И бесцеремонно кладут на железо.

Стол для трупов? Однако, позвольте.

Жив я, и мне это всё мерещится!

Мне отвечают: больной успокойтесь,

Это почти безболезненно лечится.

Живостью многие нынче заразны:

Привозят, представьте, в день по десятку.

Но этим болеют, как правило, разово,

Вы не волнуйтесь, всё будет в порядке.

И тут замечаю, что за разговором,

Не прилагая особых усилий,

Какой-то пилою с бесшумным мотором

Меня почти безболезненно вскрыли.

И тут же нежно, боясь разбить

Сердце моё из меня достали.

Я испугался, просил попить —

Сказали нельзя, и конечно не дали…

Во сне я видел мутные волны

И чёрный месяц на красном фоне,

Мне отчего-то вдруг стало больно

И я проснулся. В пустом вагоне

Звенела ложка в гранёном стакане,

Я пальцем яичную смял скорлупку.

Взял сотовый, чтоб дозвониться маме,

Но та не сняла почему-то трубку.

Мне опостылел молчания траур,

Я стал тяготиться поездкой этой.

С трудом поднявшись, зашлёпал в тамбур,

Стал у стены, закурил сигарету.

Едва докурил её до половины,

Как вдруг за дверью услышал кашель

И в тамбур быстро вошли мужчины:

Один молодой, а другой постарше.

И тот, что старше, седой и хмурый

Со стойким запахом перегара,

Шепча как-то сбивчиво и сумбурно,

Купить предлагает замок амбарный.

Зачем замок? – вопрошаю тоскливо,

Мне даже не от кого запереться.

Тогда молодой усмехнулся криво

И тихо сказал: повесишь на сердце.

В глаза мои зорко всмотрелся старший,

Отпрянув, как будто я был увечный,

Сказал молодому: пойдем-ка дальше,

Это ещё один бессердечный.

Ушли, негромко о чём-то споря,

А я увидел в проём оконный,

Что поезд несётся теперь по морю,

На полном ходу рассекая волны.

И тут я встретился с нею взглядом

И замер с другой стороны забора,

Она, улыбнувшись, пошла по саду,

Пытаясь привлечь меня разговором.

О, Боже, за что мне такая кара?