создав­шиеся в отдельных пунктах, сыграли несомненную роль в защите местного еврейского населения, но лишенные орга­низационного центра и функционируя, как придаток к по­литическим партиям, они были бессильны предотвратить или подавить происходившие во всей стране погромные эксцессы.

* * *

Уже через несколько дней после принятия закона о на­ционально-персональной автономии, самое «существование Рады оказалось в опасности. В арсенале, постоянном очаге киевского большевизма, вспыхнуло восстание. К рабочим примкнули два украинских полка. Не находя надежной опо­ры в своей регулярной армии, украинское правительство вынуждено было поручить защиту республики, и вместе с ней всю полноту власти, «Вильному козацтву» (вольному козачеству), возглавляемому М. Ковенко. Он был назначен комендантом г. Киева и фактическим диктатором. По зако­ну «Вилыне козацтво» должно было быть народной мили­цией, открытой для всех национальностей страны; факти­чески оно выродилось в изолированную воинскую касту с яр­ко выраженным антисемитским привкусом. В некоторых ме­стах евреев совсем не принимали в отряды «козацтва»,в дру­гих — допускали по процентной норме. Параллельно органи­зовывалось и крепло большевистское ядро с подкреплениями извне; среди красногвардейцев оказались и евреи; не было недостатка в еврейских именах и среди большевистской «головки» в Киеве (Чудновский — комиссар города, Крейцберг — комиссар финансов, Райхштейн — комиссар прес­сы, Шапиро — комиссар при армии), равно как и в таких центрах, как Одесса или Екатеринослав. Этого было доста­точно, чтобы питать разговоры о «большевиках-евреях» и «евреях-большевиках» среди верных Раде воинских частей. Словесные прогулки насчет «предателей-жидов» стали поч­ти бытовым явлением; на улицах, в казармах, при обысках — везде звучали темные угрозы. В городах воцарилось по­громное настроение.

Борьба за Киев продолжалась 12 дней. Город непре­рывно обстреливался из ружей, пулеметов и орудий. Неко­торые кварталы переходили по несколько раз из рук в руки. Снаряды ложились и рвались у самого здания Рады, члены которой все же регулярно собирались на очередные засе­дания; особенно аккуратны в исполнении своего граждан­ского долга были еврейские фракции.

Но их лояльность была плохо оценена. Теряя почву под ногами, чувствуя себя изолированной, Рада нервнича­ла, впадала в болезненную подозрительность и придирчи­вость и срывала досаду на меньшинствах, упрекая их в двуличности и в недостатке гражданского патриотизма.

20 ноября, в самый разгар уличных боев, от имени си­онистской фракции был внесен запрос об антиеврейских эксцессах. Раду призывали выпустить воззвание к населе­нию с требованием положить конец насилиям, в которых не без вины были и отряды вольного казачества. Вокруг запроса развернулись долгие и страстные прения, превра­тившиеся в словесную перестрелку между украинскими де­путатами и представителями национальных меньшинств.

В результате было решено выпустить воззвание от имени всех социалистических фракций Рады. Практических результатов этот жест не имел. Погромная атмосфера в городе сгущалась, и на следующий день член сионистской фракции Рады М. Гиндес был вынужден интервенировать у председателя украинского совета министров В. Голубо­вича; тот высказал надежду, что, благодаря принятым ме­рам, удастся предотвратить дальнейшие эксцессы. Но в тот же день вечером фракция получила сведения о тре­вожном настроении на Подоле, и М. Гиндес, вместе с М. Розенштейном, посетили военного коменданта Киева и гла­ву «вольного казацства», М. Ковенко, представив ему дан­ные о насилиях его воинских частей над еврейским населе­нием; полученный ими ответ был уклончив.

Подавляющее впечатление произвела гибель И. Тоголя, председателя Центр. Комитета Всероссийского Союза Евреев-Воинов и члена сионистской фракции Совета Киев­ской Еврейской Общины. Делегатское совещание Союза, с участием представителей провинциальных отделов, было арестовано украинским патрулем. Благодаря хлопотам Ев­рейского Секретариата и члена сионистской фракции Ра­ды М. Лимановского, все задержанные были освобождены, — кроме Гоголя, имя которого потом появилось в списках погибших; было установлено, что он пал не жертвой шаль­ной пули, а был заколот штыками во время содержания под арестом. Запрос, внесенный в Раду М. Лимановским, повел к созданию специальной комиссии для расследования событий. Но она не успела приступить к работе.

Спустя несколько дней власть перешла уже в руки большевиков, и 26-го января красноармейские части всту­пили в город. Украинское правительство и лидеры украин­ских партий эвакуировались в Житомир; еврейские пред­ставители за ними не последовали.

Почти непрерывная волна погромов, против которых правительство не предпринимало активных шагов, и антиеврейские речи и выкрики в заседаниях Рады, породили в еврейских массах неудержимо наростающее чувство сом­нения, тревоги, разочарования и недоверия, граничащего с враждебностью к этой власти. Отношение этих масс к украинскому национальному движению было и до того бо­лее чем сдержанное. И. Чериковер писал в своей цитиро­ванной работе (стр. 115):

«Надо сознаться, что украинская идея, несмотря на под­держку еврейских партий, не проникла в толщу еврейского на­селения. Помимо партий существовал еще просто обыватель, который питал к украинскому делу определенное недоверие, в лучшем случае равнодушие. Это отношение выражалось не только в подсмеивании над украинским языком и вывеской; на украинизацию он отвечал пассивным сопротивлением. Еврей­ский обыватель боялся украинства, оно было ему чуждо в то время, как в русское государство и в русскую культуру он, несмотря на все последние потрясения, верил».

Организованная еврейская общественность все еще пы­талась противопоставить этому разочарованию масс более оптимистическую оценку положения. Член сионистской фракции Рады, М. Гиндес писал в «Рассвете» (17 марта 1918 г.):

«Ответственные политические деятели, руководители еврей­ского общественного мнения, непосредственно соприкасавшиеся с Радой и правительственными кругами, знали, что послед­ние неповинны в этом деле. Быть может, они не проявили той «святой тревоги», которой естественно было ждать от них при виде подмывающей край жестокой погромной волны. Быть мо­жет, они не нашли достаточно сильных слов для выражения своих чувств негодования. Но сделали они крайне мало пото­му, что больше сделать не могли. Трагедия бессилия — основ­ная трагедия украинской власти — была хорошо видна еврей­ским политическим кругам, и нотка доверия, реабилитировав­шая украинскую власть в глазах еврейских масс, производила должное действие».

В борьбе Рады с большевистским нашествием еврей­ские политические партии отчетливо стали на про-украин­скую позицию.

«Что собственно произошло в Киеве? — спрашивал сионистский «Дер Телеграф» 25 января, вышедший уже под жестоким обстрелом. — «Столкнулись два стана, ве­дущие борьбу в России. На чью сторону должно было встать еврейское население Киева в этой борьбе? Без ко­лебаний и сомнений мы можем, кажется, ответить ясно и определенно: на сторону Рады» ...

И далее: «Это не значит, конечно, что мы считаем всю политику Рады последним словом государственной мудро­сти и политической зрелости. Напротив, мы видим ошиб­ки ее политики и, заседая в Раде, мы несомненно указывали на эти ошибки... И все-таки мы говорим, что при всех своих ошибках, при всех зигзагах своей политики, Рада была фо­кусом творческих демократических сил» ... — В бундовской «Фольксцайтунг» М. Рафес положитель­но отзывался о Раде