плаката. Вдруг Алька толкает меня:

– Смотри. Да ты вон туда, туда смотри.

Я посмотрела, куда она указывала и, бог ты мой! Стоит мой папаня, рядом с ним крепкий мужичок, а папаня держит плакат, на котором вдохновляющий всех трудящихся лозунг: «Вор должен сидеть в тюрьме».

Стоит так гордо, подбоченясь, и что-то кричит в сторону студентов и либералов. Чтобы расслышать, мы подошли ближе. Папаня много чего кричал, но все сводилось к следующему:

– Почем совесть? Сколько нынче стоят тридцать серебренников? Долой олигархию!

И столько в нем ярости, что если бы не менты, которые эти два лагеря сдерживали, папаня точно ринулся бы в бой.

– Вот так папаня, – говорю я Альке.

– Праведный народный гнев. А студентам платят – он прав. Я сама переводила университету деньги с моей фирмы. А ты что не переводила?

– Переводила. И фондам каким-то, и управлениям внутренних дел, и еще каких-то дел, и ассоциациям бывших прокурорских работников, и бывших кэгэбистов, и бывших грушников. Я удивляюсь, что наш олигарх еще сидит. Все-таки его должны отпустить. Ведь всем платил, кого же он обидеть мог? Или кому-то показалось мало, и они решили заработать еще?

Мы с Алькой потолкались еще некоторое время и пошли к ее машине.

– Ну, папаня, ну, папаня, – удивлялась я. Ну я с ним вечером разберусь.

3

У меня с отцом были непростые отношения. И он, и мама, но особенно он, хотели, чтобы я поступила в институт. А я никуда не хотела поступать, ну в институт, конечно. Училась я очень хорошо. И отец надеялся, что я поступлю и был очень недоволен, когда я вместо девятого класса, пошла в этот колледж. Но я насмотрелась разных передач по телеку. Слава Зайцев и прочее. Конкурсы мастеров, модные прически. А у меня был неплохой вкус. Еще в школе все это замечали. И это мне нравилось. Это потом суровая действительность прояснила мне кое-что, но отец этого своеволия мне простить не мог. И когда что-нибудь возникало, какой-нибудь спор, он с чувством говорил:

– Да что с тебя взять, пэтэушница.

Этот колледж в советское время был ПТУ. Я ему пыталась объяснить, что работа мастера по прическам – это искусство. Но он на это говорил:

– Грязные головы и сальные волосы обрезать – вот все твое искусство. Скажи, что лень учиться было, а ведь не совсем дура, хорошо ведь училась.

Ему, конечно, обидно было. Сам он закончил инструментальный институт. Был начальником цеха. Это сейчас у них все развалилось, завод закрыли и продали, а так он был уважаемый человек.

Но после смерти мамы отец стал мягче. Я очень боялась, что он еще раз женится, ведь он не старый, и я со страхом ожидала, что появится какая-нибудь чужая женщина. Я видела, что у отца есть женщины, но домой он никого не приводил. А я бы точно ушла от него, если бы он кого-нибудь привел. А когда я вышла замуж, мы с Игорем жили у нас. И отец с Игорем нормально ладил. У нас туго было с деньгами, и отец бомбил на нашей «копейке», которую ему в свое время выделил профком за хорошую работу. И хотя Игорь приносил домой совсем мало денег, он к этому терпеливо относился и никогда его не упрекал. Даже защищал, если я порой высказывала свое недовольство.

Но когда я после поступления на работу в НК стала приносить очень неплохие деньги, у нас вообще с ним не возникало проблем. Он водил Степку в детский сад, ходил по магазинам. И даже как-то мне сказал, что он не против, если я вдруг приду домой со знакомым мужчиной. Я же говорит, понимаю, что ты молодая красивая женщина. У тебя должны быть мужчины. Я ему:

– А ты почему женщин не приводишь?

– Сравнила. Я уже старый. А у тебя все еще впереди. Ну случилось так с Игорем, не выдержал. Замечательный был парень, мне его искренне жаль. Хотя считаю, что он не должен был опускать руки. А вот ты у меня молодец. Барахтаешься отчаянно, как та лягушка в кувшине с молоком. Всю округу перестригла и перебрила, этими грязными головами не гнушалась. И у тебя выходит.

– Мне нельзя руки опускать, у меня Степка, ты.

Но вот в отношении новых порядков, либералов и олигархов, а также журналюг, он был непримирим. Особенно не любил журналюг. Считал, что от этих холуев Запада и олигархов все зло. Запад он люто не любил. Говорил:

– Мы этих сопливых демократов спасли от Гитлера, а они теперь над нами изгаляются с помощью наших журналюг.

Домой я пришла раньше отца, приготовила ужин. А отец сегодня должен был зайти в садик за Степкой.

Наконец они со Степкой пришли, и с ними наш сосед Сергей Сергеевич.

Отец часто его к нам приглашал, смотрели вместе телевизор, и напряженно спорили по разным вопросам, по поводу какого-нибудь сообщения или передачи. Сергей Сергеевич жил один в трехкомнатной, такой же как у нас, квартире. У него лет пять назад умерла жена, единственный сын погиб в Афганистане, и родственников никаких в Москве не было. Он был профессором, преподавал историю в институте, но в институте были большие сокращения и он оказался на пенсии.

Сергей Сергеевич пытался отказаться от ужина, но отец был неумолим. Ему нравилось спорить с Сергеем Сергеевичем, им вдвоем и вправду было лучше. По случаю гостя, я поставила на стол бутылку виски.

– По какому случаю такая щедрость? – улыбнулся отец. – Олигарх премию выписал?

– Ну да, из Матросской Тишины.

Отец усмехнулся. Мы выпили и он говорит:

– Знаешь, что Сергей Сергеевич, сегодня стою я на своем посту со своим плакатом. На нем цитата из любимого всем народом сериала…

– Какой сериал? Рабыня Изаура?

– Какая рабыня… Ну наш сериал, с Жегловым и Шараповым. Помнишь там его классическую формулировку.

– Помню, помню. Вор должен сидеть в тюрьме. И каким способом я его туда упеку, для народа не имеет значения.

– Вот, вот, – сказал отец. – Стою я с соратниками с этим плакатом у уважаемой народом генеральной прокуратуры. Стою я там и гляжу – бочком, бочком, в толпе пробираются два генеральных директора известной теперь всему миру нефтяной компании. Причем без охраны и, как я понимаю, инкогнито.

Сергей Сергеевич с улыбкой смотрит на меня.

– Ты что ли, Вероника? С кем это ты?

– С кем, с кем. Да с Алькой Астаховой.

Алька бывала у нас, и Сергей Сергеевич тоже от нас слышал о ней.

– А ты значит – часто бываешь? – спрашиваю у отца.

– Как только студенты и либералы собираются, так и я там с соратниками на боевой пост выражать свой пролетарский гнев против этого вора и мошенника. Нас даже по телевизору показывали в новостях. Но я в экран не попал. Наверное, их мой плакат пугает. Эти проклятые журналюги снимают там разную чушь. В основном наших противников с той стороны, да ментов. А настоящий пролетарский гнев остается за экраном. Я думаю потому, чтобы других олигархов не пугать. Ну и народ на бунт не поднимать.

– Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? – вскипела я.

– Это я-то не понимаю, что делаю?

– Да, ты не понимаешь.

– Нет. Этот генеральный директор нашего криминального времени, учит меня – начальника крупнейшего в Европе инструментального завода.

– Ты понимаешь, что если посадят нашего олигарха, то примутся и за нас.

– Да кому вы нужны… На вас лишь посмотреть и любому следователю сразу станет ясно, какие вы генеральные директора, да еще нефтяных компаний. Видите ли они нефть в Москве добывают.