и не смог договорить. Я знал, что он собирался сказать: «Пока прощание с Ваном не закончится, мама никуда не уйдет». Ее место – рядом с младшим сыном, отцу нужно позаботиться о них. Домой мне предстояло возвращаться в одиночестве.

– Послушай, ты иди, а мы…

– Ты тоже так думаешь? – спросил я, глядя в сторону. Смотреть в отцовские глаза не было сил.

Я устроил сцену из-за слова, засевшего у меня в голове. Оно вот-вот слетит с уст отца.

– Ты о чем? – переспросил папа.

Я ничего не ответил – казалось, я утратил способность говорить. Отец потрепал меня по плечу и вскоре скрылся за углом. Я отрешенно смотрел на груду пластиковых коробок. Стоял декабрь, близилось Рождество. Выпавший прошлой ночью снег укрыл коробки. Ван не любил холод. Вспомнив, где теперь находилось его тело, я горько усмехнулся. Ему, должно быть, холодно и страшно одному. Интересно, о чем он думает в такой тесноте? А о чем думаю я? В голове снова забила дробь. В воспаленном мозгу промелькнула мысль: «Ван, ты тоже думаешь, что твоя смерть принесла всем облегчение? Ты жил слишком долго, целых четырнадцать лет…»

– Нет, что я несу?! – закричал я и что было силы прижал руки к ушам. Холодает. Снег на коробках скоро покроется коркой льда.

Я никогда не любил смотреть на себя в зеркало и всячески избегал фотокамер. Поэтому у меня не так много фотографий, да и на них я всегда один. Они – единственное, что напоминало о детстве. Я не знал, что заставляло меня улыбаться перед камерой. Ван в каком-то смысле был моей противоположностью: родители его снимали беспрестанно. Каждый прожитый день ребенка, который в любой момент мог их покинуть, родители ценили как настоящее сокровище и не могли позволить себе пропустить ни секунды. Я завидовал искренней улыбке брата, его лицо никогда не омрачали тревоги и переживания. На фотографиях мы были словно две противоположности, и чем старше становились, тем заметнее казалась эта разница. Я не любил смотреть на свои снимки: становилось не по себе. Но сейчас, когда я отделился от плоти, возможно, смог бы взглянуть на себя со стороны… Хотя нет, не смог бы, это похоже на наказание: мое тело уже как ни в чем не бывало общается с друзьями, а я вижу это и глазам своим не верю. И все же это пустяк по сравнению с тем, что теперь мы с ним существуем отдельно друг от друга.

– Ну что, сейчас тебе хватит сил посмотреть на себя? – раздался позади меня голос.

Проводника Душ я никак не ожидал услышать и резко обернулся. Да, он самый, но пугать-то зачем?

– Напугали.

– Тебе говорили, что у тебя вид потерянный?

– Мне больше нечего терять.

Поначалу говорить с ним было неловко, но потом я стал доверять ему. Мой собеседник не человек – это существо выслеживает живые души. Имеет ли значение, что оно думает обо мне? Сначала я боялся его, однако деваться все равно некуда, и со временем я привык к его присутствию. Да и к тому же меня все равно заберут в другой мир, а там я навсегда забуду обо всем. До конца мне оставалось непонятным только одно – цель этого иссиня-бледного существа. Оно хотело помочь мне вернуться к жизни или, наоборот, забрать в мир мертвых?

– Ну что, каково тебе наблюдать за собой в прямом эфире?

– А вам, дядя, самому понравилось смотреть на бездушное тело?

– Я не совсем человек, поэтому не называй меня «дядя». Лучше зови братом. Это больше подходит.

– Брат…

Я ужасно хотел, чтобы кто-то снова так назвал меня. Не братиком, а именно братом. Пусть бы даже мы ругались, дрались по пустякам, но были бы вместе – я и мой младший брат.

– Давайте больше не будем об этом. Кому вообще нужны эти обращения? – попросил я.

Я знал, что меня уже никогда не назовут братом, к чему тогда все это?

– В смысле, «кому нужны»? Мне! – проворчал Проводник Душ, прислонившись к стене школьного коридора.

Прозвенел звонок, и дети высыпали из кабинетов. Я заметил свое тело, рядом с ним были мои друзья.

– Слушай, а в школе ты совсем другой. Оказывается, улыбаться умеешь.

– …В средней школе я улыбался чаще. Потом это стало ненужно.

– С чего вдруг? – спросил Проводник.

Я искоса посмотрел на него, в ответ он присвистнул и сказал:

– Люди такие забавные. Говорят, что на мир нужно смотреть объективно, отделяя действительность от собственных эмоций. Только это ни у кого не получается.

Вдруг кто-то подбежал к Рю. Рассмотрев его повнимательнее, я понял, что это Беруша. Так мы с ребятами звали нашего одногодку, у которого была ужасная привычка брать у других вещи и пользоваться ими, как собственными. Первые несколько секунд он пытался отдышаться, но я уже знал, о чем он спросит:

– Рю, у тебя есть форма на физру?

– Нет, она дома, – ответило мое тело.

Оно не обманывало: спортивный костюм действительно сушился дома.

– Вот блин, в прошлый раз уже отругали, что я без формы, сейчас точно схлопочу… Ну почему сегодня ее ни у кого нет?

– …Да, зная, как ты обращаешься с вещами, кто захочет тебе форму одолжить? Тоже мне… – пробурчал я под нос.

– Может, спросить в другом классе? – предложило мое тело.

Беруша почесал затылок и ответил:

– У них сегодня нет физры. Ну и, даже если попрошу, все равно не помогут. А я знаю, их форма точно лежит в школьных шкафчиках. Какие же они все-таки… Да что случится, если я разок возьму?

– …«Разок возьму»? Ты кому пытаешься лапшу на уши повесить? Ты уже двоим спортивные костюмы порвал, я бы тоже тебе ничего не доверил! – говорил я, кружа вокруг Беруши.

Когда я стал душой, передо мной открылись новые возможности. Никто, кроме Проводника, меня не видел, поэтому я мог как ни в чем не бывало высказывать людям в лицо все, что о них думал.

– Что мне теперь делать? – заныл Беруша и посмотрел на Рю, намекая моему телу попросить у кого-то форму вместо него.

– Я сегодня утром на физре видел старшаков, – ответил Рю.

– Предлагаешь к ним идти? Идеи у тебя – как всегда…

В этот момент позади меня захохотал Проводник Душ, я недовольно обернулся на него.

– Так вот какой Рю на самом деле. Кажется, ты недоволен своим телом.

Рю взбежал по лестнице, оставив Берушу одного. Я провожал самого себя взглядом. И тут по телу пробежал холодок: белая рука коснулась моего плеча.

– Именно