– Ордена? Сейчас брать не буду, – отрезал Эдик.

– Чего гонишь? Не сейчас, а когда? Мне бабки нужны.

– Я сказал, не буду. Еще что есть?

Вертлявый выругался, раскрыл пакет и показал содержимое Эдику. В машине было темно, но даже при таком освещении тот разглядел вытканный причудливый охотничий рисунок с лошадьми и собаками – гобелен. Вещица была небезынтересная. Он сразу вспомнил, как на прошлой неделе в Измайлове шпалера с охотничьим сюжетом ушла за две тысячи зелени, но вида, конечно, не подал.

– Что это? – спросил он у вертлявого.

– А я знаю? Вроде, ковер.

– Какого он размера?

– А я его мерил, что ли? Ну примерно такой, – показал тот, расправив руки.

Эдик достал из пакета гобелен и неспешно, не без удовольствия принялся его рассматривать.

– Больше трехсот не дам, резанный он, замацанный, нитки везде торчат. – Хорошо, что в машине было темно, потому что на щеке у Эдика снова надулся и заалел чешущийся волдырь.

– Да ты че, он же, значит, старый очень. Накинь хоть две сотни.

– Нет, старик. Больше трехсот никак. Товар неходкий.

– Ну ты жлоб, – протянул вертлявый. – Знал бы, не поехал.

Торговаться Эдик умел и мог привести десяток аргументов, почему цена такая, а не другая, что он бы всей душой помог, выручил и. т. д., но сейчас ему было просто лень париться. С вертлявым он имел дело не первый раз, знал, что тот хоть и психованный, но отходчивый и в конце концов обязательно уступит. Вещи были краденые, другого сбытчика на такой товар у него нет, и деваться ему некуда. Выпустит пар, пройдется по матушке и заберет лаве, поэтому Эдя молчал.

Минут через пять коммерческие переговоры подошли к своему логическому завершению. Вертлявый вернулся в кабак, а Эдик, бережно свернув гобелен, покатил на Красную Пресню.

– А что? Некислый денек сегодня выдался, копейка в карман упала, – размышлял он по дороге, – так бы и дальше…

На Красной Пресне на набережной в бывшем переходе, а ныне восточном ресторане, в компании друзей гулял Седой. Седого Эдик уважал и даже немного побаивался. За ним чувствовалась сила. И деньги. Работал он по-крупному, с размахом. С копеечным товаром к нему и соваться нечего. Музейная мебель, живопись, бронза. Но поповского пастушка показать можно, Седой любил фарфор, и о его коллекции Эдик не раз слышал. Тем более что с датым Седым договариваться всегда проще.

Он прилетел в Москву в пятницу. А на следующий день, прихватив по дороге букет чего-то весеннего, снова потащился в Шереметьево встречать Юльку. Павел всегда радовался ее приездам, заряжаясь от нее бодростью и хорошим настроением. Она была удивительно позитивным человеком с самого детства.

Юля Потапова, или в узком кругу Хулия, его единственная после смерти мамы родня, доводилась Павлу кузиной. Они были почти ровесники, вместе росли, взрослели, да и сейчас старались почаще перезваниваться и встречаться, несмотря на то, что уже больше десяти лет Хулия жила в Испании. Еще в 90-х законтрактовавшись на какую-то невнятную стажировку, она на полгода улетела в Барселону, где познакомилась с местным преподавателем и спустя некоторое время вышла за него замуж. И вот уже десять лет Юлия мотается между Москвой и Барселоной по два-три раза в год, так, безо всякого дела, потусоваться. Профессор оказался симпатичным дядькой, к тому же весьма состоятельным и нежно ее любящим. Образ жизни своей супруги он не обсуждал, надо в Москву так надо. Каждый Юлькин приезд на Родину сопровождался забубенным пьянством, походами по друзьям, театрам, ресторанам. Она по-детски радовалась всему новому, с восторгом делилась впечатлениями, сорила деньгами. «Как тут у вас здорово! Столько новостей, а какие кафе… и какое разнообразие в магазинах!»

Излюбленной Юлькиной темой в дни московских визитов была холостяцкая жизнь Павла, с чем она никак не желала мириться. Но времени для маневра ей всегда не хватало. Разве за десять дней устроишь счастье брата, учитывая, что еще хочется выпить и закусить во вновь открывшихся московских заведениях. Однажды во время очередного застолья в ресторане они с Хулией и ее подругой, новой кандидаткой в его пассии, заказали «водочные шахматы», где каждая фигура – рюмка с разными настойками и наливками. В разгар веселья и сам крепко заложивший за воротник Павел вдруг разглядел, что Хулия, изловчившись, зацепила вилкой обрывок салфетки и… сунув его в рот, принялась жевать.

– Ты что-то, Юль… уже вообще… на салфетки перешла!

– А я жую и думаю, что это мне попалось такое безвкусное. Спаржа, что ли?

Хохотали они тогда до колик, с тех пор за Юлькой закрепилось новое прозвище Спаржа, но это уже для особо посвященных.

На сей раз у нее была всего неделя, поэтому матримониальные планы пришлось отложить до лучших времен, а привычный ресторанный график уплотнить. Обильные алкогольные возлияния, обычно способствующие разговорам по душам, Павлу не помогли. Помнится, он так и не решился рассказать Юле о том, что произошло с ним в музее в Чехии. Пытался заговорить, мямлил что-то про мистификацию, пыхтел-пыхтел, да так и не смог. И как ей это объяснишь? Но сам он давно все понял и расценивал случившееся как чудо, настоящее чудо. И неважно, на самом деле это было или только в его больной голове существовало. В конце концов с загадками в своей жизни Павел сталкивался не впервые. Он точно знал, что все это знак свыше, вроде поощрения ему, его работе. Он отмечен, он избран… и пусть никому, даже Юльке, про такое не расскажешь, но судьба… судьба ему улыбнулась.

Помахав на прощанье рукой и дав сестре в очередной раз обещание покончить с холостяцкой жизнью, Павел уныло отправился восвояси. В мастерской царил страшный беспорядок. В шкафу не осталось ни одной чистой сорочки. В коридоре лежала так и не разобранная после приезда из Чехии дорожная сумка. Картину хаоса удачно дополнял кот-подросток элитной породы, как нельзя вовремя оставленный соседкой на пару дней для присмотра.

– Вы, Павел, такой добрый, животных любите, сделайте одолжение, только на выходные. Он вообще-то у нас смирный.

Кот висел у нее под мышкой, уставив на Павла желтые глаза-плошки.

– А какой породы ваш котик? – с вымученной улыбкой спросил Павел, ругая себя последними словами.

– Британец, – гордо произнесла соседка и, вручив Павлу туалетный лоток и банку с кормом, с облегчением удалилась.

Кот, благородную кличку которого он моментально забыл, не успела закрыться дверь, оказался настоящим экстремистом. Он беззастенчиво ходил по столам, висел на занавесках, залезал в тарелки, драл диван и, разумеется, гадил везде, кроме своего лотка.

Вот и сейчас следы на полу говорили о том, что британец плотно покушал, хотя помещенные в коридоре миски с кормом и молоком стояли нетронутыми. Нет, он что-то ел, и много, где, спрашивается, нашел, гад, потому что его не только пронесло, но и стошнило. Английский пациент, мирно спавший на хозяйской подушке, чудом избежал расправы: потому что рука Павла уже почти коснулась его загривка, но… слаб человек. Павел издал несколько протяжных вздохов и с отчаянием обреченного, принялся за уборку.