Помощник Николая привычно, как это проделывал не однажды в своей жизни, приставил приклад к плечу и нажал на курок. Его выбор пал на Машку, смятенно вышагивающую по вольеру. Вздрогнув, самка на секунду остановилась, а потом завались на бок обездвиженная. Антошка подошел к недвижимой подруге, продолжавшей взирать на него черными крупными глазами, взывавшими о помощи, осторожно притрагивался к ее голове лапой, как это бывает у людей, когда они меряют температуру. Принюхивался к воздуху и негромко фыркал, чувствуя удушливые пары сгоревшего пороха. Обошел вокруг Машки в надежде на то, что она все-таки поднимется. Но она, оказавшись всецело во власти релаксантов, не могла издать даже звука и, лежа на животе, лишь посматривала прямо перед собой на сгрудившихся медвежат.

– Первый раз такое вижу, – невольно подивился Николай. – Похоже, что он всерьез за нее переживает. Кто бы мог подумать… Скажешь кому, так и не поверят.

– Не поверят, – невольно согласился я.

Такое поведение Антошки для меня тоже было большой неожиданностью. Медведи по природе своей не привязчивы, они предпочитают одиночество, организовывают семьи лишь на брачный период, а здесь Антошка вел себя таким образом, как если бы переживал произошедшее.

Увидев меня, совсем близко подошедшего к вольеру, и, будто бы оскорбленный предательством, на время позабыв про распластанную подругу, он с глухим рычанием бросился в мою сторону.

В какой-то момент я похолодел. Мне не однажды приходилось наблюдать атакующего медведя, он выглядит именно так. У самой ограды мне в лицо ударило его прелое дыхание, лапа, уже поднятая для удара… Но в следующую секунду прозвучал негромкий выстрел. Антошка как будто бы охладел к своим злым замыслам. Застыл с поднятой лапой, мой взгляд был прикован к выпущенным когтям, и я невольно поежился, подумав о том, что было бы, если бы они все-таки достигли человеческой плоти. Некоторое время пестун стоял неподвижно, как если бы соображал, что предпринять, сделал неверный шаг и завалился на бок. По обездвиженным задним ногам пробежала судорога. Антошка, опираясь на передние лапы, пытался подняться. Тщетно! Будто бы кто-то невидимый потянул его снизу за живот, и он, издав последний рык, вжался в землю.

– Вы уж тут как-то без меня разбирайтесь, – хмуро проговорил я и, не оглядываясь, зашагал в сторону дома.

Оставшись в одиночестве, я пытался успокоиться. Получалось скверно. Мешал отрывистый разговор за окном. Не выдержав, я отодвинул занавеску и выглянул во двор. Положив на носилки Машку, Николай с помощниками понесли ее к грузовику. Осторожно уложили на пол и захлопнули за собой дверцу. Дальше последовал черед остальных медвежат. Смотреть на это оказалось невыносимо, я отошел от окна и закурил сигарету.

– Все! Теперь они никуда не денутся! – услышал я голос Николая. – Тимофей, мы уезжаем!

Гостей следовало проводить, а то неловко как-то получается. Я вышел на крыльцо. Подошедший Николай, будто бы чувствуя за собой какую-то неясную вину, проговорил:

– Тимофей, ты не переживай за медвежат, с ними все в порядке будет. Обещаю! Фургон у меня специально для перевозки оборудован.

– А я и не переживаю. Знаю, что все будет в порядке. Ну что, до встречи! – излишне бодро проговорил я, стараясь прервать затянувшееся прощание. И, пожав протянутую руку, вернулся в сруб.

Услышал, как машина завелась, а потом тронулась, набирая обороты. Вот только в этот раз подходить к окну мне отчего-то не хотелось.

* * *

Последующие пять дней я провел в тайге.

Сам себя хотел убедить, что расставание с медвежатами далось мне безболезненно, но в действительности это было не так. Мое хозяйство без их шумного присутствия выглядело унылым, пустым и невероятно пресным. Да что там хозяйство! Без них вся тайга, наполненная всевозможным зверьем и птицами, теперь не представляла для меня интереса. И в тайгу (как бы я ни убеждал себя в противоположном) я отправился не для того, чтобы добыть пропитание – благо, что его было предостаточно, и вяленое, и мороженое, вареного тоже хватало, – а чтобы унять надвигающуюся тоску. Сначала лишился Надежды, а вот теперь и медвежат забрали, можно сказать, последнюю радость. В минуты душевных переживаний я всегда подавался в тайгу, природа была для меня некоторой психотерапией, и не возвращался к дому до тех самых пор, пока, наконец, не обретал желанного душевного равновесия.

В этот раз я задержался в тайге более обычного: стрелял перепелов, ловил рыбу и вообще наблюдал за тем, все ли в порядке во вверенном мне охотничьем хозяйстве. Дня через два дошел до границы своей территории, где посреди леса возвышались темно-серые гранитные останцы, прорезанные кварцевыми жилами, прозванные в народе Ядвигским холмом. Некогда в этих местах работали старатели, едва ли не с корнем вырывая кварцевую породу, содержащую золото. Лет двадцать назад добычу драгоценного металла признали нерентабельной, и артели ушли в поисках счастья в другие места. Однако эти места не пустовали, и нередко можно было повстречать людей, которые, прикинувшись или охотниками, или рыбаками, продолжали намывать россыпное золотишко, как поступали их прадеды сто и двести лет тому назад.

Так что эта гора всегда напоминала развалины какого-то средневекового замка, где торчавшие над лесом останцы походили на остатки разрушенных стен. Я любил это место и даже не знаю почему. Была в нем какая-то чарующая магия, что отличала от прочих территорий. Недалеко от скалы я соорудил небольшую, но крепкую избушку, которая вполне могла выдержать атаку медведя, где вполне комфортно можно было проводить время. Даже погода здесь была совершенно иной – с протекавшей рекой и растянувшимся вдоль нее поселком, – помягче что ли…

Однако сейчас погода хмурилась всерьез, а порывы ветра без конца трепали кроны деревьев, заставляя взволнованно кружить над тайгой стаи птиц. Неуютно было и зверю, рыскавшему по тайге в поисках более укромного места.

Я задрал голову, прямо к негодующе шумящим кронам. Над ними, подсвеченные вечерним солнцем, медленно проплывали тяжелые, будто бы расплавленное серебро, облака. До моей избушки оставалось ходу каких-то пару часов. Усталость, накопившаяся за несколько дней, навалилась как-то сразу, и теперь каждый следующий шаг давался труднее предыдущего.

Неожиданно на повлажневшей земле я отчетливо увидел две пары свежих медвежьих следов. Одна принадлежала двухгодовалому медвежонку, а вот другие выглядели покрупнее. Они вполне могли принадлежать медведице, и в этом не было ничего удивительного: медведица с медвежонком в тайге явление нередкое. Но странность заключалась в том, что это были следы трехлетнего медведя-пестуна, который вполне мог быть ростом с матуху. И эти следы мне приходилось наблюдать прежде, я помнил каждую морщинку, каждую складку на их стопе. Даже приметный рубец на правой лапе. Первая пара следов принадлежала Машке, а вот вторая – Антошке. Я даже помнил, как пестун получил эту рану – во время игры с медвежатами на лугу он порезался о торчавшую жесть, и мне пришлось изрядно повозиться, чтобы Антошка не остался калекой. Но как медвежата оказались здесь? Ведь их же забрал Николай! Может, им удалось каким-то образом сбежать?