– Шевелись! – покрикивал Махоткин. Он стоял посреди вагона, широко расставив ноги, и по-хозяйски окидывал взглядом шумливое воинство. В сапоги его можно было смотреться как в зеркало. – Живее! – подгонял старшина. – Пока стоим, оправиться, умыться!

Натянув гимнастерку, Свят выглянул из вагона:

– Где стоим?

– «Би-ра, – прочел Бегичев вывеску на торце станции. – Еврейская автономная область». Едем, считая от границы Германии с перегрузкой в Бресте, ровно месяц…

Офицеры выпрыгнули из теплушки. Пружинисто приседая, Свят прошелся вдоль вагона.

– Люблю землю, – мечтательно сказал он. – Так приятно чувствовать под ногами надежную твердь. – Запрокинув голову, неожиданно засмеялся: – И небо тоже люблю! Жаден, скажешь? Пусть. Что поделаешь, если и земля дорога, и небо…

Говоря так, Свят не рисовался. По родной земле пролегли его первые шаги. Не те, что делаешь, когда учишься ходить. Перемещаются на своих двоих и в год, и в семнадцать, и в пятьдесят. Шагает же по земле только хозяин жизни – в понимании Свята тот, кто познал цену хлебу и способен добыть его собственными руками…

В пятнадцать он поступил на завод, приписав себе два года. Потом-то его разоблачили, чуть было не выгнали по малолетству из цеха. Мать пожалели: трое ребятишек на руках, а отец погиб еще в Гражданскую.

«Пусть остается, – сказал старый мастер. – Коли сам в рабочие подался и первую получку матери принес, выйдет из парня толк».

Мастер не ошибся. Через два года не было равных Святу среди шлифовальщиков, а его портрет как попал тогда на Доску почета, так и висит до сих пор, Настя написала: рабочие решили ушедших на фронт передовиков считать работающими на заводе и портретов не снимать. Приехав после ранения на побывку, Свят пришел, прихрамывая, в цех – глядь, а со стены знакомая физиономия улыбается. Захотелось снова стать к станку, ощутить тугую податливость металла. Кто бы знал, до чего приятно, закончив смену, медленно идти по территории завода, приветствуя друзей. Как радостно шагать домой походкой уставшего, но сполна сделавшего свою работу человека. Именно шагать! С гордо поднятой головой! И знать, что ты все можешь, тебе все подвластно: и время, и скорость, и сама жизнь на этой прекрасной земле.

Любовь к небу пришла позже. Сперва это была сказка о ковре-самолете, жадное любопытство к птицам. Позже – запуск воздушного змея, возня с голубями… Но осознанная любовь к небу появилась в зрелые годы, если, конечно, двадцать три можно считать таковыми.

Первый прыжок с парашютом. К нему пришлось готовиться долго. Знаешь: приняты меры безопасности, матчасть отлажена, в конце концов, есть запаска. Вопрос в том, как нырнуть в пустоту. Чтобы добровольно отказаться от надежной точки опоры, мало одной решительности.

Свят не может похвастаться, что не испытывал страха. Боязно было во время второго, третьего прыжка. Уверенность появилась вместе с опытом и званием мастера парашютного спорта, когда он стал бойцом-десантником и пришлось высаживаться в тылу врага. Но знает твердо: с самого первого прыжка, с того жуткого мига, когда он головой вниз ринулся в ничто, родилось трепетное ощущение полета. С тех пор оно не покидало Свята. Если он долго не прыгал, начинал томиться. Труднее давалась сдержанность, к которой Свят приучал себя с первых шагов армейской службы. Зато стоило надеть парашют и войти в самолет, как тотчас возникало радостное ожидание: скоро, сейчас!.. Вспыхнет белый купол над головой. Оборвется падение, а вместе с ним и свист ветра в ушах. Бескрайнюю синюю даль охватит звенящая тишина. И ты паришь в ней, чувствуя полную освобожденность, невесомый, вольный… До чего здорово! Разумеется, если вокруг не свистят пули. Но даже в тех случаях, когда приходилось вести бой с воздуха, ощущение радости полета не покидало. И хотя потом, приземлившись, он испытывал облегчение от соприкосновения с землей, его снова и снова тянуло в небо…

– Значит, Бира, говоришь? – оторвался от воспоминаний Свят. – Что же получается? Читинскую область проехали, Амурскую тоже. Теперь вот эта… Далеконько.

– Ага, чуть не всю страну промахнули, – добродушно согласился Бегичев. У него было отличное настроение. – До Хабаровска рукой подать.

Капитан помолчал, наморщил лоб.

– Ты все еще ничего не понимаешь, младшой?

– А что, собственно, понимать?

Свят пригладил ладонью отросшие за время поездки волосы, но ежик на голове сейчас же принял исходное положение.

– Я надеялся, нас на Борзю направят, – задумчиво сказал он, – туда многие эшелоны пошли; на худой конец где-то в районе Благовещенска определят, а мы прем и прем.

– Впереди Приморье, – улыбнулся Бегичев. – Там тоже войска стоят. С какой стати тревожиться, Иван Федорович?

– Видишь ли, – протянул капитан, – был у нас с комполка разговор вчера…

– О чем?

– Про настроение бойцов спрашивал, как с питанием.

– Обычные вопросы. Командир полка обязан интересоваться…

– Правильно, – понизил голос Свят. – Только во время беседы подошел начальник штаба маршрут уточнить…

– И что?

– Пункт один назвал. Видать, случайно оговорился. Комполка на него при этом очень выразительно посмотрел.

– Какой же пункт?

– Гляди, разведчик, язык за зубами держи. Место то Совгаванью называется.

– Не нахожу ничего страшного.

Свят раздосадованно взглянул на Бегичева:

– Да ты знаешь, где она, эта Совгавань?

– Географию изучал. Берег Татарского пролива, – отозвался Бегичев. Хорошее настроение не покидало его, и опасения Свята казались несерьезными.

– То-то и оно, что Татарского, – нахмурился капитан.

– Но я не вижу причин для беспокойства! – воскликнул Бегичев.

Он действительно отказывался понимать Свята. К чему думать о завтрашнем дне? Было как-то все равно, зачем и куда их везут. После победы Бегичева охватило состояние покоя и беспечности. Он, конечно, понимал: пересекают они страну не ради прогулки. И все же трудно было представить, что после того пекла, в котором довелось выстоять и не погибнуть, снова придется идти в огонь.

Бегичеву передалась тревога капитана. Так свежи были в памяти недавние страшные годы. Ежедневная борьба с озверевшим врагом за каждый клочок родной земли, постоянный риск, состязание не на жизнь, а на смерть в умении воевать, в хитрости и сноровке, гибель товарищей…

«Может, обойдется? – мелькнула мысль. – Хватит и того, что вынесли». Но Бегичев тут же отбросил ее.

– Ладно, младшой! – Свят, верно уловивший его настроение, хлопнул Бегичева по спине. – Бог не выдаст, свинья не съест. Не будем раньше времени Лазаря петь.

Возле вагона появился Махоткин. Лихо козырнув, доложил, что завтрак готов; спросил, можно ли раздавать пищу. Пробу фельдшер Якименко уже сняла.

– Валяй, – махнул рукой Свят. – Нам с младшим лейтенантом тоже не помешает заправиться.

– Гречневая каша с рыбой подойдет? – спросил Махоткин.

– Ну и меню! – рассмеялся Свят. – Я бы предпочел мясо.