– В следующий раз с удовольствием, – ответил Свят. – А сейчас самодеятельность заканчивается. Начинаем ночную тренировку.

– Хоть бы день пропустить, – проворчал кто-то недовольно.

Свят поискал взглядом ворчуна и, не найдя, жестко отрезал:

– Нельзя! – помолчал и, чувствуя, что объяснение все-таки дать нужно, в полной тишине добавил: – Кто знает, сколько еще времени нам отпустят на подготовку. На учете каждый день. Командуйте, Махоткин!

Старшина вскочил.

– Выходи строиться!

Поляна у костра мгновенно опустела. Лишь Толоконников, прижимая к груди гитару, остался сидеть на бревне. Им овладело оцепенение. Так не хотелось подниматься, куда-то бежать, что-то делать.

Понял ли Свят состояние заместителя, только не прикрикнул, как тот ожидал, а мягко сказал:

– Нам тоже пора, Эрг Николаевич.

Толоконников медленно встал. Вспыхнувшая было досада погасла. Стало все безразлично. «Уж лучше бы накричал», – подумал он и, тяжело ступая, зашагал вслед за Святом.

Земля обозначилась на горизонте серой дымчатой полоской, и чем ближе корабль подходил к берегу, тем яснее прорисовывались ее очертания. Сперва из моря вынырнули три остроконечные скалы. Они стояли у входа в бухту и походили друг на друга как близнецы. «Символ Сахалина – Три брата», – сказал кто-то на палубе тоном знатока.

Показались отлогие сопки, круто скатывающиеся к воде; открылась широкая дуга залива и, наконец, сам порт: редкие стрелы башенных кранов, приземистые складские помещения, кучи угля, песка, бочек…

Город лежал в распадке. Сопки здесь расступались. Плоскую низинку, медленно спускающуюся к морю, густо усеяли маленькие, жмущиеся один к другому одноэтажные домишки. Заборы, наиболее характерная черта пейзажа, стояли между домами и сараями, а то и просто огораживали пустыри, предназначенные, должно быть, под застройку или огороды. Вдоль заборов, будто направляемые ими, тянулись кривые улочки.

Выглядел город мрачно. Строения за редким исключением были рублеными. Бревна, потемневшие от времени и избыточной влажности, слились по цвету с землей, такой же серо-бурой и неприветливой. После недавно прошедших дождей дороги представляли месиво грязи, развороченное проехавшими повозками.

– Вот и прибыли, – сказала Юля. – Александровск-Сахалинский. На деревню больше смахивает, чем на город.

Она стояла рядом с Бегичевым у борта корабля и с любопытством рассматривала берег.

– Это вам не столица, – заметил Бегичев, знавший уже, что спутница его москвичка. – А насчет прибытия говорить рановато. Нам еще до штаба дивизии добираться. КП его где-то у самой границы расположен. Туда, как вы, наверно, догадываетесь, метро пока не проложили.

Он покосился на Юлю. Хороша собой… Правильный овал лица, на подбородке ямочка, ярко очерченные губы, нежная кожа лица с естественным румянцем… Было чем залюбоваться. Даже руки ее с длинными музыкальными пальцами, лениво лежащие на поручне, казались безупречными.

Бегичев побаивался красивых женщин и всячески их избегал. Он думал: все они высокомерны и не очень умны. Нельзя же быть совершенным одновременно и внешне и внутренне. Такие особы, как Бегичев себе представлял, эгоистичны, заняты исключительно собой, полагая, что окружающие обязаны преклоняться перед ними. Вот почему, когда молодому офицеру в штабе армии предложили взять в попутчики младшего лейтенанта Лозинскую, он согласился с большой неохотой. Она направлялась из резерва в ту же дивизию, что и Бегичев, переводчицей: познакомились они в приемной, ожидая вызова к начальству.

Девушка сидела рядом, непринужденно откинувшись на спинку стула, и покачивала блестящим, словно лакированным, носком сапожка. Гимнастерка плотно облегала фигуру, короткая, до колен, юбка открывала стройные ноги. Никогда прежде Бегичев не испытывал такого повышенного интереса к женщине. И испугался. Только этого не хватало! Нет, решил про себя, от подобной красоты надо держаться подальше.

Начальник штаба вызвал в кабинет обоих. Он торопился, быстро проинструктировал офицеров и в заключение сказал:

– Место назначения у вас одно, товарищ разведчик. Возьмите на себя труд сопроводить младшего лейтенанта Лозинскую.

– Но я же с бойцами, – возразил Бегичев.

– Ах да, – поморщился полковник, – настояли-таки, чтобы взять их с собой? Не понимаю, зачем лишние хлопоты? Мало, что ли, там солдат!

– Это же умелые, знающие разведчики! – воскликнул Бегичев.

– Нам на Сахалине больше всего нужны командиры-разведчики! – отрезал начальник штаба.

– Их всего трое, товарищ полковник, – взмолился Бегичев. – Один к тому же радист высокого класса. А таких, я слышал, в здешних частях не густо.

Начальник штаба усмехнулся:

– Вижу, вы за них горой.

– А как же! Воевали вместе!

Полковник встал, давая понять, что разговор окончен.

– Я полагаю, – сказал он, – разведчики, тем более фронтовики, в состоянии сопроводить переводчика к месту службы. И мне, и ей будет спокойнее…

Бегичев поспешно согласился. Он был готов на все, лишь бы ребята остались с ним. И так пришлось изрядно побегать, доказывая в разведотделе и в кадрах, что без своих бойцов обойтись он не сможет. Из всего взвода удалось отстоять Перепечу, Ладова и Шибая.

Загремела якорная цепь. За кормой раздался всплеск. Машины отработали слегка назад, и корабль остановился.

– С благополучным прибытием, командир! – прогудел Ладов, вразвалочку подходя к Бегичеву.

Федор довольно поглаживал рыжие усы. В последние дни счастливая улыбка не сходила с его лица. Ладов был прирожденным моряком. Как-то в порыве откровения он признался Бегичеву, что спит и видит себя на зыбкой палубе корабля. «Соленого ветра хлебнуть бы, командир, – с тоской говорил он. – Что может быть лучше доброго штормяги баллов на семь-восемь…» Морское путешествие его, как видно, взбодрило, он почувствовал себя в родной стихии…

Мальчишкой Ладов начал ходить в море с отцом на лов рыбы. Потом стал юнгой на лесовозе. Перепробовал все матросские профессии: был рулевым, сигнальщиком, трюмным машинистом. Война застала его боцманом крупного сухогруза. 22 июня они находились в Сингапуре, куда зашли за партией товара, возвращаясь из рейса в Индию. Вскоре Ладов надел военно-морскую форму и не снимал ее до злополучного ранения, заставившего покинуть флот. «Но я все равно вернусь на море, – повторял он убежденно. – Вот кончится война, приеду в Дальневосточное пароходство и скажу: Федор Васильевич Ладов согласен на любую баржу…»

– Проверь оружие, имущество, – приказал Бегичев сержанту. – Я за Шибая беспокоюсь: ворон ловит.

– Сделано, командир! Лично проконтролировал.

Подошли Шибай и Перепеча, обвешанные рюкзаками и автоматами. Вещмешок Перепечи вздулся на спине горбом.

– Опять сидор набил? – спросил Ладов.

– Все, что положено, имеется, а если и запасец какой, так то артели прибыток, – солидно ответил Перепеча, открывая в улыбке желтые от табака зубы.

Ефрейтор – заядлый курильщик – смолил одну самокрутку за другой. Табачного довольствия ему постоянно не хватало, и он стрелял махру у других или выменивал на сахар и хлеб, предпочитая потуже затягивать ремень, только бы не оставаться без курева. У Шибая он забирал табачный паек просто