Свят сдвинул брови:

– Ничего особенного… Беседуем.

Незаметно подкрался вечер, подсинил сопки, расположился между деревьями, затопив темнотой тайгу, вплотную подступавшую к лагерю. Палатки едва различались серыми пятнами, а море угадывалось лишь по глухому шуму прибоя, доносившемуся с залива. Разожгли костры. Свят не возражал: маскировки пока не требовалось.

На смену удушливой жаре пришла ночная прохлада. Только что закончился ужин, и измотанные за день солдаты сгрудились у огня.

– Товарищ капитан, спели бы, – попросил Махоткин Толоконникова.

Все уже успели узнать, что новый заместитель обладает приятным голосом. В день его прибытия Махоткин, страстно любивший музыку, увидев у офицера гитару, спросил:

«Не сыграете ли для ребят, товарищ инженер-капитан?»

«Охотно», – согласился Толоконников, чем сразу покорил старшину.

Репертуар у него был разнообразный, но предпочитал Толоконников песни военных лет, вызывавшие особенно бурное одобрение слушателей.

В разгар импровизированного концерта подошел Свят, постоял несколько минут. Затем не то одобрительно, не то иронически заметил:

– Вот тебе, политрук, помощник по части солдатского досуга, – помолчал и добавил: – А ничего, артист!.. Кабы чему другому был еще обучен… Ну, ну, веселите бойцов!

С тех пор Толоконников часто по вечерам брал гитару, и ее переборы долго звучали на опушке леса, где Свят отвел место для «политико-развлекательной» работы. Здесь разбросали несколько бревен и сделали стол на козлах.

…Кто-то сбегал в палатку, принес гитару. Толоконников, наклонив голову и прислушиваясь, взял несколько аккордов, потом начал подтягивать струны. Делал он это неторопливо, священнодействуя. Все терпеливо ждали.

– Что споем?

– Если можно, мою любимую, – попросил Махоткин.

Толоконников снисходительно улыбнулся. Старшина сразу не пришелся ему по вкусу. Он чем-то походил на Свята, во всем подражал тому, а с командиром у Толоконникова установились странные отношения, в которых он пока сам до конца не разобрался. К настоящему делу Свят его еще не привлекал. «Знакомьтесь, – сказал, – осматривайтесь, входите в курс, а там посмотрим…» Единственное, что примиряло с Махоткиным, так это его щеголеватость. Аккуратность и подтянутость, считал инженер-капитан, должны быть в крови.

Настроив гитару, Толоконников тронул струны. У него был негромкий баритон, и пел он с удовольствием. По сонному лесу, не будя его, а лишь баюкая, поплыла знакомая мелодия: «С берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист…»

Махоткин пристроился прямо на земле. Он смотрел на гитариста влюбленными глазами и пытался подпевать. Зная слова решительно всех песен, старшина воспроизводил их на один мотив – средний между «Конармейской» и «Муркой» – и всегда в маршевом ритме. Подсмеиваясь над собой, Махоткин говорил: «Я раньше только для дров пел…» До войны Трофим работал в леспромхозе на Урале и гонял плоты по быстрым порожистым горным речкам. Перед всеми, кто умел петь, он преклонялся, испытывая к обладателю голоса особое почтение.

К костру тихо подошла Лида Якименко. Усталым движением стянула пилотку с головы. Толоконников вскочил.

– Садитесь, Лидочка! – галантно предложил он и тут же осекся: обращение прозвучало слишком интимно. – Виноват, товарищ лейтенант медицинской службы! – торопливо, но не без иронии поправился он.

– Ой, что вы, товарищ капитан, – смутилась Лида, – я постою.

– Нет уж! – воскликнул Толоконников. – За кого вы нас принимаете? Дама, единственная в мужском обществе, не может стоять, когда остальные расположились с неслыханным комфортом…

– Вы – мои боевые товарищи, а не кавалеры. Разве не так?

– Да, конечно, – согласился Толоконников. Едва уловимая насмешливая нотка, прозвучавшая в ее голосе, не понравилась. Но он предпочел этого не заметить. – Просто все хотят, чтоб вам было удобно. Согласитесь принять дружеский знак внимания.

– В таком случае не могу отказаться. Вежливость – доблесть мужчин, – ответила Лида.

«Язва она, видимо, порядочная», – отметил про себя Толоконников. Худенькая Лида была не в его вкусе. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.

Толоконников не считал себя донжуаном. В таком поведении он видел офицерскую доблесть, переданную, как ему казалось, по наследству из военного прошлого, когда лихие гусары не считали зазорным покорять налево и направо женские сердца. И с каждой очередной победой он как бы заново самоутверждался.

Инженер-капитан был холостяком. Тридцать, считал он, еще не тот возраст, когда непременно обзаводятся семьей. Вокруг так много красивых женщин… Например, Юлия Лозинская, переводчица, недавно прибывшая к ним в штаб. Ее женственность, подчеркнутая военной формой, уверенная манера держаться привлекали внимание мужчин. Не избежал этой участи и Толоконников. Жаль, времени оказалось мало. Сообщение об отъезде пришло внезапно, и он решил форсировать события. Но Юлия мягко отвела его руки и с улыбкой сказала: «Такие темпы хороши лишь при наступлении на врага, Эдуард!» Впрочем, особой суровости в ее голосе, как показалось, не было. И Толоконников уехал с уверенностью, что сумел произвести впечатление. К тому же было приятно – Юлия придумала ему новое имя.

Отец, слывший большим чудаком, окрестил его при рождении дурацким именем Эрг[1]. В школе о папочке ходили легенды. Толоконников-старший, бескорыстно преданный одной страсти – математике, возведенной в смысл жизни, чаще всего вызывал у окружающих ироническую улыбку. В классе его прозвали Делителем, и маленький Эрг дорого дал бы за то, чтобы иметь другого родителя или хотя бы учиться в соседней школе.

Когда речь заходила о любимом предмете, отец мог спорить часами. «Цифра, – назидательным тоном произносил он, тряся бородкой, – величайшее изобретение человечества. Группой цифр и знаков можно обозначить решительно все на свете!»

Позже, повзрослев, Толоконников часто пользовался отцовскими мыслями, выдавая их за свои. А математику и физику ему пришлось зубрить основательно, потому что отец, рассеянный и добрый, тут пощады не знал. «Изволь учить уроки назубок, – стучал он по столу костяшками пальцев, – и сверх того тоже, проверю!»

Ничего, кроме неприязни, сын в школе к точным наукам, а заодно и к папочке не испытывал. Хотел одного: поскорее вырваться из-под родительской опеки, весьма стеснявшей юношескую самостоятельность. Зато потом, в институте, учиться было легко, да и на заводе с любыми расчетами справлялся шутя: сказалась отцовская требовательность.

– Сыграйте еще что-нибудь, товарищ капитан, – попросила Лида.

«Не капитан, а инженер-капитан», – захотелось поправить фельдшера. Не столь часто встречаются офицеры в его звании. На это дает право соответствующее образование. Однако Толоконников промолчал. Не следует лишний раз подчеркивать превосходство над командиром…

– Мы все просим! – присоединился к Лиде Махоткин, готовый слушать пение до бесконечности.

– Ну пожалуйста! – воскликнула Лида.

В ее голосе не было теперь и тени иронии. Толоконников почувствовал удовлетворение.

– Что же вам исполнить? – спросил он, беря несколько аккордов. – Принимаю заявки.

– Заявок не будет. Подъем! – раздался голос Свята.

– Но почему, товарищ капитан? – взмолилась Лида. – Разве вам