Головы Утешительниц пропитаны информацией о болевых точках, а сердца тверды. Со временем привыкаешь к сломанным судьбам. Вырабатывается иммунитет. Эти женщины разучились жалеть. И я не знаю, завидовать им или сочувствовать.

Сущности не сопротивляются – вялые удары не в счет. Они истощены и поэтому слабее людей. Без кармы так будет всегда, а восполнить ее после черного порога невозможно.

Не проходит и минуты, как Утешительницы побеждают. Седые дети без сознания. Теперь они не выглядят угрожающе. Они снова маленькие и наивные.

Связь между сущностью и Эллой тает, и сестра хрипло втягивает воздух. Я до сих пор сжимаю ее лодыжку.

– Все позади, – шепчу я. – Все позади…

Женщины смотрят на Эллу.

– Она не переступила черный порог, – убеждаю я сама себя. – Не успела.

Поднимаю голову, чтобы обрадоваться светлым кудрям, и сердце тонет в море ужаса. Моя сестренка опускает глаза. Белые глаза.

– Прости меня, Шейра. Мне… жаль. Не проболтайся родителям, хорошо?

Она будто не понимает. Будто не ощущает, что пересекла черту.

– Вставай, родная. – Она подает мне руку, но я пячусь.

Нет, это ложь. Я сплю.

Давай, Шейра, просыпайся. Просыпайся!

– Почему так светло? – хмурится Элла, поворачиваясь к Утешительницам.

О, сестренка, теперь ты всегда будешь видеть слишком ярко, слишком пронзительно. Чтобы не давать шансов жертве. Чтобы ни на миг не забывать, в кого превратилась. Ты наказана, как наказывают серийных убийц и маньяков. За что? За то, что проиграла.

– Мы ее забираем, – цедит одна из Утешительниц, а затем обращается к Элле: – Надеюсь, тебя не надо обрабатывать, как этих?

– Почему… – Сестра закусывает губу. – Почему так тошнит? И кружится все. Холодно. Мне… Мне плохо…

– Пойдем. – Женщина увлекает ее в кабину.

Вторая Утешительница переносит в салон безжизненных детей.

– Нет! Не надо! – воплю я. Сердце-молот стучит в каждой клеточке тела. Откуда-то появляется немного силы, и я трачу ее на то, чтобы вскочить. – Пожалуйста! Элла! ЭЛЛА!

– Я сущность? – одними губами спрашивает сестренка. Она спокойна, но мне ли не знать, что за тонкой корочкой льда – отчаянное пламя. – Шейра, не говори им. Хотя бы сейчас, пока они в командировке.

Элла переступает порог кабины.

– Да послушайте вы меня! – Я цепляюсь за плечо Утешительницы, поднимающей чумазого мальчишку. – Она не виновата! Она не хотела, чтобы так произошло!

– А они хотели?

– Нет, – хриплю я. – Разве это честно?

– Понедельник и пятница – дни открытых дверей. Блок номер три, отделение невиновных.

– Так нельзя! Нельзя! Отпустите ее! – Я пытаюсь ее ударить, но она перехватывает мой кулак.

– Вы тоже поедете с нами. Мы довезем вас до первой безопасной остановки.

Лицо Эллы не выражает ни грусти, ни страха, ни сожаления. Неужели она сдалась? Неужели смирилась с тем, что ее заберут? Неужели не поняла, что это… навсегда? На всю жизнь.

Я задыхаюсь. В голове ни одного убедительного довода.

Я – марионетка. Снова.

Что я скажу родителям? Как буду оправдываться перед собой? Мою сестру лишили жизни, счастливой и здоровой, а я не нашла в себе сил победить сущностей.

Я ненавижу себя дважды. За Ника и за… Эллу.

Из раздумий меня вытягивает писк. Он разносится по венам, превращается в хор. Индикатор краснеет, моргает, плавится.

Стук-стук. Стук-стук.

А дальше – тишина. Я ослепла, оглохла, заблудилась во мраке. Но мне все равно. Я вдвойне заслуживаю кошмары. Заслуживаю обнуление. Заслуживаю.

Что-то мягкое и теплое обволакивает тело. Мне приятно слышать тихие разговоры и шаги. Но…

Почему так болит голова?

В нее будто налили кипящей воды и встряхнули.

Я распахиваю веки и вижу белый потолок. Ярко, до чего же ярко.

Колышутся занавески, открыто окно, сквозняк хлещет меня по высунутой из-под одеяла лодыжке.

Что со мной случилось?

Силюсь вспомнить – не получается. Я в больнице. Почему? Как я здесь оказалась?

Я закатываю рукав кофты. На запястье зеленеет индикатор. Значит, дело не в нем.

Пытаюсь подняться – затылок тянет к подушке, невидимая сила вжимает меня в постель, и я не смею сопротивляться.

Набрать Кира? Или родителей? Но они в командировке, им лучше позвонить вечеро…

Стоп.

Элла. Сестренка.

Словно внезапно налетевшая темная буря, в мой рай врываются воспоминания. Спокойствие гаснет, словно вывеска магазина с рассветом.

Десятки седых макушек. Десятки мутных пар глаз без жалости и сожаления.

Я не спасла Эллу. Я отдала ее не Утешительницам – двум роботам в человеческом обличье. А ведь она не опасна.

Я встаю и понимаю, что кровать слишком высокая. Или мне чудится?

Соберись, Шейра.

И беги, беги, беги… Быстро. Чтобы забыть, чего заслуживаешь дважды.

Ноги совсем меня не держат, и я вынуждена опереться на кровать. Кипяток в голове превращается в раскаленный пар, я – в беззащитный комок слабости.

Громко выдыхаю и чертыхаюсь. Тело не слушается. Я падаю. Холодный пол пропитан запахом хлорки.

Я багровею от стыда: за мной наблюдает Утешитель – мужчина лет сорока с бородой, заплетенной в косичку.

– Куда вы собрались, Шейра? – Он поднимает меня и укладывает в кровать.

– Мне… пора.

Утешитель садится рядом.

– Пойдете. Когда подлечитесь.

– Что произошло?

– Вы почти обнулились.

– Как мне вас называть?

– Джон.

– Почему, Джон? Ведь я была в маске. – При упоминании о недавних событиях болезненно сводит скулы.

Он задумчиво чешет бороду.

– У вас планемия. Понимаете меня?

В детстве я слышала от родителей нечто подобное. А сейчас сжимаю кулаки и стискиваю зубы так, что вот-вот их сломаю.

– Вам нужно успокоительное.

– Нет, пожалуйста! – прошу я странным высоким голосом. Слова мне не принадлежат.

Не я контролирую тело – оно контролирует меня. Я ищу, за что бы ухватиться, и не нахожу. Руки и ноги танцуют в собственном ритме и тянут, тянут меня в пропасть.

Когда бешеная карусель разгоняется до отметки «потеря сознания», в вену вливается спасительная жидкость. Я расслабляюсь.