– Умница. – Утешитель выкидывает шприц в урну.

На тумбочке возле кровати загорается планшет. Джон читает.

– Не томите, – прошу я.

– Ваша карма не задерживается в организме. – Он смотрит на меня с сочувствием. – Сколько бы вы ни пополнялись, сколько бы благородных поступков ни совершали, она будет иссякать. Я подсоединился к вашему индикатору. – Утешитель показывает на планшет. – Вы больны с детства? Вас уже лечили?

– Да, – выдавливаю я. – В девять.

Но я ничего не знаю о том, что это за болезнь. Родители решили не предупреждать, что изо дня в день я балансирую на острие ножа. Наверное, именно об этом «рецидиве» шла речь в последнюю нашу встречу.

– И пятнадцать лет все было нормально? – удивляется Джон. – Такое случается из-за стрессов. А вы как раз пережи… – Он замолкает, видя, как я тереблю простыню. – Извините.

– Нет, продолжайте. Что с моей сестрой?

– Она в третьем блоке. Не волнуйтесь, там о ней позаботятся.

Я горько фыркаю.

– Вы в своем уме? Она будет жить среди убийц, а вы меня успокаиваете?

– У невиновных свое отделение. Там порядки помягче. Звоните ей.

– Отлично! – Я хлопаю в ладоши. – О другой судьбе для Эллы и мечтать нельзя!

– Уймитесь! – рявкает Джон. – Вашей сестре я не помогу. Зато вам – попытаюсь. Не мешайте мне работать.

Он прав. Я ощущаю это каждой клеточкой тела, но бессильная ярость отравляет сердце. Сестра в беде, а я слушаю бредни Утешителя, который не пережил и сотой доли того, что пережила я.

Щеки наливаются предательской теплотой.

– Что мне делать? – по-детски наивно спрашиваю я.

– Мы понаблюдаем за вами дня три. Проследим, с какой скоростью будет иссякать карма. Есть вероятность, что проблема уйдет. Но…

– …Я могу обнулиться? – Мне не страшно. Я даже получаю удовольствие от таких мыслей.

– Именно. Убедимся, что этого не произойдет, и выпишем. – Джон поднимается. – Скоро завтрак. Вы проспали целую ночь. Индикаторная батарея на нуле. Поверните запястье к солнцу, зарядитесь. Или вам понравилось терять сознание?

– Не смешно, – бросаю я, но послушно закатываю рукав и тянусь к ярким утренним лучам. Сегодня на удивление тепло. Даже сквозняк не сеет по коже ледяные мурашки.

– Я во втором блоке?

– Да. Реабилитация для людей.

…а не сущностей.

Как жаль.

– Можно воспользоваться планшетом? – Я уточняю скорее из вежливости. «Техника во всех блоках – бесплатная», – вещает Семерка с экранов Сети.

– Конечно, – говорит Джон и скрывается в коридоре.

Я тянусь к планшету. Пальцы не трясутся, и, кажется, у меня получилось бы встать, но эксперименты – потом.

Я захожу в Сеть. Ищу информацию о третьем блоке. Копирую контакты и набираю номер.

– Отделение невиновных. Чем могу помочь? – раздается высокий женский голос.

Я тереблю волосы.

– Мне нужна Элла Бейкер.

Молчание.

– Вы меня слышите? – шепчу я.

– Хм… Пациентка не хочет ни с кем разговаривать. Прошу прощения.

– Почему?

– Такое бывает с молодыми сущностями. Дайте ей время прийти в себя.

Прийти в себя.

Эта женщина не понимает, о чем просит.

Я отключаюсь. Ввожу номер, выученный еще в первом классе. Ответь, Кир. Преврати все в шутку…

Хоть это и невозможно.

Спустя сотни ударов сердца на экране появляется друг.

– Сова, ты где пропадаешь? – ворчит он вместо приветствия. – Я вообще-то жду.

– Странно. Я думала, с новой подружкой тебе некогда скучать.

– А чего это ты в больничной одежде? – С подозрением щурится он. – Случилось что?

Я до боли закусываю губу.

Просто успокойся. Просто объясни.

Просто уничтожь себя.

Из горьких мыслей меня вытягивает недовольный голос Кира:

– Сова? Ты там жива?

Нет. Я умерла еще вчера.

– Все хорошо, – глупо улыбаюсь я. – Тут такое случилось…

– Не пугай меня.

– Элла сбежала на стройку, – начинаю я.

С каждым словом Кир мрачнеет, а я исчезаю, разбираю себя по косточкам и все отчаяннее борюсь с желанием разрыдаться.

– Ты это. Держись там. Я приеду. Лады?

Мы прощаемся. Я вздыхаю и опускаю ступни на ледяной пол. Рядом валяются тапочки, но мне нужен холод. Чтобы очнуться. Чтобы вернуться в реальность.

Я поднимаюсь.

Мышцы бетонной тяжестью тянут меня ко дну. Я хватаюсь за тумбочку, а голова продолжает кипеть. Мне бы нырнуть в жидкий азот и не всплывать.

В коридоре много людей: Утешителей и таких, как я. Потерянных, слабых до тошноты.

Через пять дверей ядовито-белым светится вывеска столовой. Я не голодна, но сидеть в одиночестве не могу. Громкие голоса мешают думать. И пусть.

Здесь люди живее, чем на улицах. Они не в масках. Они – не картонки.

Все кружится. Я замираю у входа. Боюсь смотреть на индикатор. Какой он? Красный? Оранжевый? Зеленый?

Делаю шаг. Очередь к драгоценным пакетам с белой кашей тянется от самых дверей. Я становлюсь в конец и едва сдерживаю вскрик – там та, чьи глаза до боли похожи на глаза Ника. Только эти – в сто раз холоднее и жестче. В них нет ни капли наивности. Она, как и раньше, носит каре и красит волосы в русый цвет. Как и раньше, ненавидит меня. Ничего не меняется.

И не поменяется. Никогда.

Альба.

Она тоже в белой пижаме. Опирается на стену и дрожит. Бежать поздно: мы слишком близко.

– З… Здравствуй, – заикаюсь я.

– И ты здесь, – горько фыркает она. – Почему-то я не удивлена.

– Карма?

– Да.

Мы разговариваем как подруги. Для остальных наши фразы – вежливость, для меня – напоминание о том дне. Во всем: в движениях, во взгляде, в интонации – обвинение. Это забавляет Альбу. Ей нравится играть с моей слабостью.

– Сколько лет, – натянуто улыбается она. – Как жизнь, Шейра?

– Обычно.

Проклинай меня. Мечтай о моей смерти. Тогда я не буду чувствовать себя так паршиво.

Пакеты раздают быстро. За минуту очередь доходит до нас. Мы подносим индикаторы к считывающему экрану. Вспыхивают наши имена. Пышная женщина в фартуке протягивает еду и желает приятного аппетита. Мы берем посуду.