Вот, собственно, всё, можно было идти дальше. Хотя нет. Натана, или, точнее, Натаниэля (как его предпочитали называть в русском чиновничестве, не экономившем на краткости имен), пригласили на дружеский обеденный кофей. Признаться, Горлис не часто участвовал в сём мероприятии, экономя как время, так и средства. Но в этот раз его позвали как-то особенно участливо и по-свойски. И Натан решил, что в условиях расследования это общение будет ему на пользу.

Компания, в которой ему предстояло отобедать, имела вот какой состав. Бранимир Далибич из Бессарабской канцелярии (ее вроде бы в текущем году должны были окончательно перевести в Кишинев, а, может, и не должны, по крайне мере, даже сам Бранимир об этом точно не знал и спокойно работал, как ранее), Генрих Шпурцман из Военного ведомства и Андрей Горенко из иностранного отдела генерал-губернаторской канцелярии. Отобедали, как обычно, на Дерибасовской в русском трактире, но не совсем по-русски, поскольку скромно по объемам — всего лишь большой кофей, дополненный парой-тройкой расстегаев. В сей день на выбор были: с вишней, с рыбой в смеси, с солеными овощами в смеси, с овечьей брынзой, с курой. Всё вроде бы. Ах нет, конечно же, еще с яйцом — из соленых расстегаев, с яблоком — из сладких. Ну а что тут постное (и насколько), что не очень — вы сами видите. Потому католику Горлису и лютеранину Шпурцману выбирать было проще, чем двум остальным. Что до дела, чиновных сплетен, то ничего особенно нового, не слышанного ранее, Натан, к сожалению, не узнал. Хотя его собеседники, во многом разные, во многом схожие, были людьми чрезвычайно интересными, осведомленными. И они заслуживают того, чтоб рассказать о них отдельно. Но сейчас нам вместе с Натаном нужно торопиться. Потому разговор об этой троице также оставим на потом.

Французское консульство находилось недалеко — квартал по Дерибасовской, свернуть на Екатерининскую, да по ней еще полтора квартала, не доходя до Полицейской. Так что ямщика можно не брать. В сём консульстве работалось проще всего и быстрее. Поскольку тут (спасибо Шалле!) у Натана была отдельная комнатка, чрезвычайно маленькая, так что дверь, открывавшаяся внутрь, едва о стол не чиркала. Но всё же и сии несколько квадратных аршин надежно ограждали его от посторонних звуков и мельканий. Доделав нужное, Натан с чистою совестью взял ямщика и отправился на хутор к Степану. Надо было торопиться, ибо обговорить предстояло слишком многое.

Вот наконец-то добрался до желаемого места… Одесский хутор Кочубеев, братьев Степана да Васыля и сестры их Ярыны, находился в предместье, которое в последнее время всё чаще называли Молдаванской слободой. Ежели будете искать сей хутор, то знайте, что он ровно на полпути между боковым западным входом на христианскую часть Городского кладбища и заложенной о прошлом годе Архангело-Михайловской церковью на Михайловской площади. Кочубеи закрепили за собой этот участок три года назад, когда узнали, что рядом есть хороший обильный колодец. Хозяйство их с каждым всё больше расцветало и приумножалось.

Вообще, прибыв в Одессу, Натан с интересом узнал, что московиты (или же москали) по-местному звучно зовутся великороссами (или, ежели менее многозвучно, то кацапами). А вот рутены — украинцами или малороссами (если грубее — то хохлами). Степан Кочубей был на пару лет старше Натана и, как уже говорилось, с младшим братом и сестрой (пока что все холостые, не одружені) он вольно хозяйствовал на отведенной им земле. Два брата да одна сестра справно и доходно обустраивали общий хутор, нанимая в сезон пять-шесть работников и работниц для полевых и шелкопрядных работ, да вдвое больше — для гужевых и им сопутствующих. Имели коней, а также четыре пары волов и уже собирались прикупить пятую.

Это вытекало из решения семейной старши´ны — Андрея и отца его Мыколы Кочубеев. Они вместе со старшим сыном и внуком Тимошем вели дела на ракушняковых каменоломнях. А младшие сыновья, Степан и Васыль, стали отвечать за гужевые и погрузочно-разгрузочные дела. Причем с обзаведением хозяйства непременно в самом уж городе, поближе к местам работ и к власти. А поскольку земли на дальнем краю Молдаванской слободы удалось взять довольно много, то решили попробовать заняться еще поставкой в сезон свежих, с огорода-сада, продуктов, а также завести дорогого тутового червя.

Натан поспел как раз на ужин (общий с найманими работниками). Постный (ох строг тут пасхальный пост!), простой, однако вкусный. Натан понял, насколько был мудр, не взяв, по примеру других, третий расстегай до кофею. Впрочем, на большее, чем половинные казацкие порции, его после двух расстегаев всё равно не хватило.

Атмосфера за столом была одновременно и строгая, и раскованная. Строгая — потому что к еде относились с уважением, даже почтением, боясь и крошки обронить иль юшку не доесть, не вымакав ее сими крошками. А вот друг друга при этом весело подначивали. Особенно доставалось нанявшимся к Кочубеям бондарю Осипу да работнице Луце. По взорам, бросаемым ими друг на друга, даже и не столь частому гостю, как Натан, была видна их закоханість. При сём шутки не переступали некоей грани, за которой начинались бы оскорбительные грубость и неприличие.

После ужина Горлис с Кочубеем пошли по традиции в их обычную ставку, располагавшуюся в большом «шалаше» (который Натан скорее б назвал маленькой уютной беседкой). Это было на дальнем краю участка, за Осиповой бондарнею. Степан взял прапрапрадедову люльку («Люлька краще, чем хата!» — приговаривал он, имея в виду, что самый старший их брат остался с женою в усатовской дедовой хате), набитую степными травами. А вот тютюн он не признавал. Набивая люльку, Кочубей по обыкновению напевал песню, каждый раз одну и ту же. Из нее Горлису удавалось расслышать немногое: отдельные слова, год, кажется, 1791-й, да имя Катерина в ругательной вроде бы коннотации, да еще что-то. Закурив, молодой казак пускал дым, аромат коего Натану нравился. При этом сам он не курил, обходился на подобных обсуждениях кувшинчиком узвара или киселя, что там Ярына сготовит.

Как мы помним, прошлой весною, сразу же после выхода из одесского карантина, Натан попал в халепу с портовой босотой, из которой Степан, гужевавший там, его выручил. После этого казак стал не просто приятелем, но важным лицом для дел таких, как сейчас, — особенных. Натану нужен был собеседник, проницательный и умный, причем не книжно, а практически. Степан в этом смысле походил на Эжена Видока. Он и внешне напоминал его — крупный, сильный, только молодой. И намного добрей, открытей, как по рождению, так, видимо, и потому, что не имел такого опыта хождения по тюрьмам. Кочубей просил звать его Степком, сам же называл Горлиса Танелею. Натан не сразу даже понял, что это значит, но потом догадался: сие — производное от Натаниэля, и противиться не стал. Забавно: однажды, когда Кочубей говорил о каком-то из казаков, то назвал его имя — Даныло. И вот тогда Горлис понял, почему именно такое именование выбрал его приятель. Танэля и Даныло в Степковых устах звучало почти одинаково, а значит, привычно.