И вот Танеля начал пересказывать события с самого утра, с приезда Дрымова, стараясь не упускать деталей. А надо сказать, что в пересказах он, с детства привыкший делать это перед сестрами, был очень ловок. В Натановом изображении любое, даже зряшное происшествие начинало казаться чрезвычайно интересным и познавательным. Что уж говорить о такой истории, как сейчас, не пустой.

Когда Натан закончил с общим описанием устройства лавки и с рассказом соседних торговцев о Гологуре, Степан, пыхнув дымом, переспросил его:

— Так ти мовиш, Танелю, что бочка там только одна — в лавке галагановой…

— Гологуровой!

— Та, вибачаюсь, гологуровой. Это в нас казаки такие есть Галаганы, то ж то в голове плутается… Значит, в лавке того Гологура — только одна бочка для соленой рыбы, оселедця. И то — сильно соленая?

— Да.

— И цены он ставил низенькі такі, чтобы поскорее всего позбутися?

— Именно так.

— Отако… Быстрый оборот — это, конечно, добре. Но справный торговец рыбой у нас в Хаджибее так хозяйство не правит, а имеет несколько бочек помельче. И в них — разную рыбу, разной солености. Потому что покупці, то ж таке — они разное любят. Так что странная лавка получается, очень странная — с одной бочкой-то.

Натан соглашался с этим заключением и даже испытывал некоторую неловкость, отчего сам не додумался сразу же, еще находясь в лавке. Это ж так очевидно. Но он настолько увлекся поисками, что до умозаключений как-то не дошел. Кроме того, Натан давно оторвался от практической жизни, привычной в Бродах с отцовскими лавками. А в квартале Маре он был только на реализации. Вообще в последнее время, почти уж три года, как жизнь его была слишком книжная — то учебная, то канцелярская… Еще и поэтому ему так полезен был Степанов взгляд, цепкий и практический.

Далее, рассказывая о барской одежде, найденной в лавке в потаенном месте, он сам уже подавал это как подтверждение странности лавки, использования в ней торговли лишь в качестве ширмы, прикрытия. Однако и прерывать Степановы рассуждения, для него уже также достаточно очевидные, не стал. Зачем мешать человеку лишний раз чувствовать себя умным и проницательным?

— Ну от, — продолжил Степко, попыхивая трубкой, — сталося, як гадалося. Панская одёжа. Один набор. Ну что за это можно думать? Вот прямо Гологур убил какого-то пана да одежу снял да спрятал? Дурня. То на переодёвку, или самому этому торговцу, или кому-то из его знакомых. Там скобы на дверях с внутренней стороны есть?

— Есть, — ответил Горлис после некоторого раздумия.

— Отож. Значит, замок и изнутри можно навешивать, закрываться для разных случаев. И как убили — тоже за то же: панская гибель, как на дуэли прямо. С шести шагов да в сердце. Если бы простые свойские разборки были — то там бы скорее нож или дрючок. А тут пистоль — панские дела.

— Или войсковые, — заметил Натан, застеснявшийся молчать совсем уж долго.

— Или войсковые, — немедля согласился Степан и тут же хитро усмехнулся. — Но ты же не за казаков наших речь имеешь?

— Нет. А что? Что сейчас с казаками такого? Вроде уж полгода, как ничего не меняется.

— Ну, не сказать, что совсем не меняется. Просто действий никаких не было. А что у вас там в губернаторских чинах говорят?

Натан пересказал канцелярские новости, пересуды об Одессе и окрестностях.

Тут Степко слушал с особым интересом. И в конце покивал головой:

— Саме те. Те саме. Щоправда…

— Что «правда»?

— Щоправда, трындежу разного и в нас тут много.

— С кем разговоры?

— Та с казаками нашими, черноморцами, что не хотят ехать на Кавказ, воевать его. Вроде как зовут ехать в Буджак, аж до Дуная. Но хлопцы не сильно хотят, опасаясь, как бы не пришлось воевать со своими, с Задунайской Сечью, которая у турок служит, потойбіч Дунаю…

Думая рассмешить Степка, Натан рассказал подробней о спорах по линии порто-франко и войне вокруг подряда на ее обустройство. Но тут Степан, напротив, обозлился:

— Та не смешно то, друже. Геть не смешно. Ну, понятно, что они чубятся за гроши большие — кто хапнет. Но ты знаешь за то, где граница пройдет по местам нашим?

— Здесь?

— Та не. На хуторах наших, у лимана. Знаешь?

— Нет.

— А вот как раз помеж Усатовских хуторов и Нерубайских. И что ж то случайно, что ли? Столько земли пустынной огораживают порто-франковой линией. А вот тут нас именно ею рассечь хотят. Как будто за Нерубайские завести ее нельзя.

— Почему ж так?

— А через то, что побаиваются нас. Два казацких хутора границей разделят да посты с солдатами поставят. Вот им и спокойней будет. Потому как… Усмиряли казаков, що аж захекались. Та й ми ж не горобці в пыли талапаться… — Степан прикусил язык, осмотревшись по сторонам, и стал говорить потише: — Оттого и везут наших отсюда да подале. А вместо нас сюда — с разных краев, первей всего османских, да побольше: греков, сербов, болгар, арнаутов, молдаван…

— Но тебя же оставили?

— Так. Меня оставили, — ухмыльнулся Степко и сказал громко: — Потому что я сильно верноподданный!

Казак-селянин-горожанин выбил выкуренную трубку об край ограды «шалаша» и продолжил уже серьезно и снова тихо:

— Нас оставили, потому как батько да дед сильно помогли, когда казаки Хаджибей штурмовали с воды и с суши. К тому ж ихняя хитрость такая — не с потрохами нас искоренять, а потроху. Вроде мы есть, верные казаки Их Величеств, а вроде нас уже и нет, почти не осталось. Вместо ж казаков — предместье, селяне, селюки…

— Вот, кстати, Степко, давно хотел спросить. Что ты за песню напеваешь с числами какими-то? И дальше там тоже — что-то интересное.

— Та ну, Танелю, не зараз. Позже как-то.

— Хорошо.

Напоследок Горлис передал общую договоренность — встретиться у Рыбных лавок, как стемнеет. С оружием, конечно, поскольку ехать предстояло довольно далеко.

* * *

Добравшись домой на Гаваньскую, Натан поискал солнце на небе — еще довольно высоко. У него оставалось несколько хороших часов отдыха. Быстрей, быстрей в кровать, чтобы провалиться в сон, потому что вечер и ночь будут трудными. Он же чувствовал себя вполне истощенным сегодняшними непрерывными событиями. Но едва Горлис стал проваливаться в сладкий, целебный сон, как появилось нечто беспокоящее и мешающее. Сознание не хотело воспринимать сего и сопротивлялось. Поэтому начало сниться, что он смотрит на дятла, красивого такого, разодетого в трехцветные перья — белые, красные и иссиня-черные. Стучал дятел вежливо и с повторяющейся частотой: три раза подряд постучит, подождет, постучит, подождет…