едва заметил присутствие важного священнослужителя. Ответ же его опять был очень ясным, коротким и точным.

Ученики с удивлением отметили, какое глубокое впечатление слова паломника произвели на отца Феофана. Тот медленно покачал седой головой и сказал: «Верно, батюшка, ты говоришь истину!» И задал ему еще несколько вопросов, на которые Распутин ответил в той же манере.

Они разговаривали с Григорием допоздна. Наконец архимандрит собрался уходить. Как и всегда по вечерам, он благословил каждого семинариста, потом подошел к паломнику и поднял руку над ним, заколебался, опустил руку и пробормотал: «Благослови, батюшка». А затем мелкими быстрыми шажками удалился в свою комнату. У подножия лестницы он вновь повернулся к крестьянину и сказал ему на прощание: «Приходи ко мне завтра утром, батюшка! Я тебя представлю преосвященному епископу Гермогену и буду счастлив, если он тебя выслушает!»

В тот вечер студенты еще долго не ложились, обсуждая эти странные события и не в силах справиться с волнением. Некоторых из них даже охватило страшное сомнение: к чему вся эта учеба, все их усилия, если простой крестьянин подошел к истине ближе, чем они? Они чувствовали, что сегодня впервые в их ушах вместо заученных книжных формулировок прозвучало живое слово, и со стыдом ощущали собственное бессилие перед ним.

Отца Феофана тоже всю ночь мучили подобные мысли. Он не мог отрицать, что Григорий Ефимович понимает смысл Евангелия лучше и яснее его самого. Но возможно ли, чтобы все знания, все ученые комментарии, одним словом, всю теологическую науку следовало считать ерундой в сравнении с мнением простого крестьянина?

Достойный священнослужитель напрасно пытался побороть свои сомнения. Неужто Григорий и вправду святой? Что он подразумевал в своих сомнительных речах о грехе? Или это тоже часть божественной истины? Или же Распутин не святой, а посланец сатаны, пришедший смущать умы верующих? Единственное утешение, которое отец Феофан мог испытать этой ночью, была надежда на то, что свет на это дело прольет намеченная встреча между Распутиным и епископом Гермогеном. Тот был действительно ученым человеком и, живя в страхе Божьем, хорошо знал людей и мог сказать, не являются ли нечестивыми Григорий Ефимович и его поучения о грехе.

Ранним утром следующего дня епископ Саратовский Гермоген постучал в дверь кельи своего друга Феофана. Ректор, все еще взволнованный вчерашними событиями, сразу же, с сильным возбуждением, принялся рассказывать ему о появлении странного крестьянина из Тобольска и необыкновенном впечатлении, произведенном тем на него.

Отец Феофан едва рассказал половину своей истории, как вдруг дверь резко распахнулась и в келью ворвался тот самый мужик, о котором шла речь. Распутин на мгновение остановился на пороге, огляделся, потом, пристально глядя на двоих мужчин, словно оценивая их, подошел вплотную. Наконец, повернувшись к углу, где висели иконы, он сделал один земной поклон, потом второй, третий и перекрестился. После чего подошел к столу, поглаживая свои усы, свисавшие на губы, и воскликнул:

– Вот и я, батюшка!

Он посмотрел на епископа Гермогена, чье лицо осветилось доброжелательной и приветливой улыбкой. Достойный священнослужитель был крепкого телосложения, занимал весь диван возле окна; он с любопытством разглядывал странного крестьянина, чьи хитрые глаза уставились на него.

– Это и есть твой епископ, – спросил Распутин, – о котором ты мне говорил вчера?

Ректор, несколько смущенный такой непочтительностью, слегка кивнул в знак согласия. Тогда Григорий Ефимович бросился на несчастного маленького ректора, а затем на епископа Саратовского и принялся тискать их в своих объятиях, троекратно целуя по крестьянскому обычаю, сначала справа налево, потом слева направо, с такой силой, что обоим стало по-настоящему страшно.

– Батюшка, батюшка, ты меня задушишь! – улыбаясь, воскликнул епископ.

Распутин ему, похоже, понравился с первой минуты. Его полные жизни маленькие глаза, весело смотревшие на него; простота и откровенность, исходившие от всей его персоны, но особенно епископа очаровали его естественная грубая манера изъясняться, низкий голос, шутки хитрого крестьянина, окрашенные сибирским выговором.

Григорий тоже сразу почувствовал симпатию к этому приветливо улыбающемуся человеку. Гермоген и Распутин очень быстро поладили и уже через несколько минут разговаривали, как давние друзья. Неожиданно Григорий Ефимович схватил епископа за руку, дружески пожал ее и воскликнул: «Ты мне нравишься!» Гермоген громко рассмеялся, развеселившись от этого спонтанного изъявления дружбы. А тем временем добрый маленький отец Феофан безуспешно пытался повернуть разговор на более поучительные темы.

Ректору очень хотелось, чтобы паломник изложил перед его другом епископом свою оригинальную интерпретацию Евангелия. Гермоген был известным ученым и в то же время светским человеком, которому легко было дать оценку Григорию Ефимовичу, именно поэтому Феофан и стремился узнать его мнение.

Епископ был не столь впечатлителен, как его друг ректор, но его жизнерадостная натура еще больше и быстрее сблизила его с сибирским крестьянином. Он не почувствовал немедленно безграничного восхищения к «новому святому», однако его симпатия к людям такого рода была не меньше, чем восторг доброго отца Феофана. Но во время беседы с Григорием он все больше и больше увлекался его ясным и рассудительным умом. Больше всего в Григории Ефимовиче его привлекала не столько его теологическая подготовка, сколько немедленный и реальный эффект его слов.

Гермоген был прекрасным проповедником, верным слугой церкви. Он сразу оценил огромное влияние, которое Распутин мог бы оказать на верующих, и задумал использовать его в благих целях. Епископу показалось, что такой человек, как Григорий Ефимович, действительно воплощавший тип простого добродушного мужика, мог бы оказать высшему православному духовенству помощь в борьбе, которую оно вело против политических влияний, идущих с Запада. Слушая паломника, Гермоген размышлял над тем, как лучше привязать этого по-настоящему русского человека к своим политическим проектам. Когда Григорий Ефимович замолчал, он повернулся к отцу Феофану и сказал, что старца нужно немедленно представить знаменитому монаху Илиодору.

Монах из Царицына Илиодор, чье мирское имя было Сергей Труфанов, считался лучшим в России проповедником. По популярности он начинал обгонять самого Иоанна Кронштадтского. Он считался очень влиятельным: его боялись и уважали одновременно. Тысячи мужиков сходились на его проповеди, даже сам царь с почтением слушал их.

Вот пример степени его влияния. Он захотел построить в Царицыне монастырь, но не хватало денег. Тогда он поднялся на холм в своем приходе и обратился к собравшимся с призывом, заклиная того, кто может принести доску, принести ее, того, у кого нет ничего, кроме старого ржавого гвоздя, пожертвовать гвоздь, наконец, тех, у кого совсем ничего нет, прийти помочь копать землю.

Так он получил добровольную помощь всего населения. Одни доставили необходимые доски, другие кирпичи – словом, все необходимое для строительства. Сотни рабочих