и инстинктивно чувствовал исходящую от него большую опасность. Но когда он разговаривал с Григорием Ефимовичем, его язык словно повиновался посторонней силе, потому что всякий раз он говорил, что это настоящий святой, посланный Господом защитить истинную веру.

Достопочтенный отец Феофан и преосвященный епископ Гермоген представили Распутина центральному комитету союза «истинно русских людей»; они активно агитировали в его пользу, но лишь благодаря пламенной речи Илиодора Григорий был принят в его ряды. Среди членов центрального комитета нашлось немало скептиков, и одного влияния Феофана и Гермогена было бы недостаточно для того, чтобы убедить их в святости Распутина. Речи обоих священнослужителей собравшиеся выслушали молча, качая головой, и Гермоген с отчаянием увидел, что дела тобольского крестьянина далеко не хороши.

И тогда «великий ругатель», как его называли, поднялся и своим взглядом и обычными речами полностью переменил мнение собрания.

Позднее Илиодор признался, что в глубине души был согласен со скептиками; однако яростно бросился на тех, чье мнение о Распутине было неблагоприятным, и заявил, что если «истинно русские люди» так плохо понимают свой долг, то значит, что они уже отравлены дьявольским западным духом, стремящимся все разрушить и истребить веру в Бога и святость русского народа. Он выпучил гневные глаза и добавил, что если они проявляют так мало патриотизма, то ничем не лучше проклятых евреев, адвокатов и нечестивых журналистов, которые ни во что не верят и хотят всех увлечь за собой в грязь. Воздев руки к небу, великий проповедник воскликнул, что царство антихриста близко, поскольку «собрание истинно русских людей» находится под влиянием нечестивцев. «Горе, горе святой Руси!»

После короткой паузы Илиодор изложил все преимущества своего предложения и, обращаясь к «политическому здравомыслию» слушателей, попытался убедить их в величайшей важности для планов комитета принятия Григория Ефимовича Распутина, который станет в их руках ценным инструментом. Разве собрание «истинно русских людей» не должно искать поддержку в народе? Разве это не является единственным средством эффективной борьбы против нечестивых идей и свободы, внедряемых в стране Западом? Надо считать аксиомой, что русский мужик, как представитель «народа-богоносца»[2], является лучшим образцом человечества, а сибирский крестьянин Григорий как раз тот человек, который нужен для справедливого дела; его слова, простые и в то же время глубокие, способны убедить любого в божественных мудрости и предвидении.

Илиодор сказал на том заседании это и еще много подобных вещей, и голос его был захватывающим и проникновенным, как никогда прежде. Когда он умолк, мог быть уверен, что все теперь находятся под влиянием его речей и полностью убеждены в ценности Распутина.

Когда он вернулся на место, поднялся другой оратор; это был знаменитый адвокат, один из самых пылких «истинно русских людей», уже оказавший большие услуги комитету. Он начал говорить без особой резкости, вялым голосом, потому что чувствовал, насколько трудно и рискованно не проявить восторга по поводу Григория Ефимовича после речи «великого ругателя». Однако он изложил несколько соображений относительно опасности, которую таило в себе слишком поспешное принятие этого мужика, но сказал он это так тихо и так робко, что его слова были едва слышны. Лишь Илиодор следил за его выступлением с огромным вниманием.

Когда умный адвокат высказал мнение о трудностях, которые позже непременно возникнут из-за этого мужика, трудности, над которыми следует подумать, прежде чем принимать поспешное решение, Илиодор вздохнул с облегчением, потому что каждое слово оратора снимало груз с его сердца: наконец, в этой атмосфере фанатизма прозвучал здравый голос, нашелся человек, ясно видящий и понимающий то, что сам монах смутно ощущал и предвидел.

«Вы ожидаете, – говорил адвокат, – пользы от этого крестьянина Распутина, но я боюсь, что дело повернется плохо для нас и повредит нашему делу!» Да, именно так! Это правда! И Илиодор поднялся, чтобы поддержать оратора со всей своей убедительностью.

В то же мгновение та же сатанинская сила овладела им и заставила еще раз послужить «демону лжи»: он не только не смог отвратить роковые последствия, которые так ясно предчувствовал, но сделал все, чтобы они наступили. Он презрительно обвинил адвоката в том, что тот ведет себя как агент Запада, пренебрегает патриотизмом и не понимает народа. Гибнущую цивилизацию спасут не адвокаты, журналисты и проклятые евреи, а именно «святой русский народ»!

Заседание закончилось: дело Распутина полностью победило. Отец Феофан и епископ Геомоген сияли от счастья. Гермоген начал уговаривать маленького архимандрита, который был исповедником царицы, что нового старца следует привезти в Царское Село. Недовольный Илиодор на некоторое время заперся у себя, и его грубость, которой так опасались, приняла тогда особенно неприятные формы.

Глава 5

Трагическая идиллия в Царском Селе

Солнышко было шутливым прозвищем принцессы Алисы Гессенской до ее бракосочетания с Николаем II и сохранилось за ней, когда она стала российской императрицей, а своего супруга она называла не иначе как Солнечный Луч.

Едва царь заканчивал заниматься государственными делами, принимать министров, выслушивать их доклады и подписывать указы, он со всей поспешностью возвращался к своей дорогой Аликс, нетерпеливый, как новобрачный, и счастливый, как будто получил разрешение вернуться к тихому домашнему очагу.

Обязанности, накладываемые на него императорским саном, были для него неприятны и тяжелы: он был недоволен, что ему приходится часами пролистывать досье, подписывать документы, знакомиться с докладами министров и делать на их полях пометки; ему приходилось скучать во время неизбежных приемов, и он был счастлив, когда они оказывались не слишком длинными. В общем, повседневные обязанности заставляли его постоянно разгребать горы бумаг, ужасающе накапливавшихся на его столе, стоило ему устроить себе хоть один выходной день.

На протяжении всего царствования время его равномерно делилось между официальными тяготами и радостями семейной жизни. Царица, даже после многих лет брака, так и не смогла привыкнуть к необходимости надолго расставаться с супругом. Если государственные дела удерживали того вдалеке от нее дольше обычного, она тут же начинала волноваться и с нетерпением ожидала его возвращения. Почти все время она проводила в своем сиреневом будуаре, полном великолепных цветов; читала, лежа на оттоманке, или писала письма своим быстрым почерком, занималась вышиванием или же болтала со своей подругой Анной Вырубовой и пересказывала ей свои воспоминания о жизни с царем. Можно сказать, что она говорила только о нем, потому что в те часы, что она была разлучена с супругом, хотела хотя бы мысленно оставаться с ним.

Когда же в коридоре раздавались торопливые шаги и люстра в будуаре начинала слабо мигать, она вставала, взволнованная, словно юная девушка, а ее