Дед включил радио и принялся подпевать. Сроду не слыхивал этой песни. Вообще-то машину я водить не умею, однако, по-моему, довольно глупо с такой силой колотить по рулю, отбивая такт. Помню, когда мы были в Марокко, машины там то и дело сигналили, но тут, в Норвегии, другие водители, похоже, бесятся, когда дед без устали им бибикает. Зато сам он, похоже, совершенно спокоен – знай себе сигналит, машет рукой и улыбается. И не такой уж и равнодушный. Закурив, дед открыл окно, так что дым уходил наружу.

Наконец мы подъехали к дому – я его едва помнил, в последний раз был тут, еще когда в школу не пошел. Я-то думал, что дед живет ужасно далеко, вот мы к нему и не ездим. Но сорок пять минут – это столько же, сколько до маминой работы, если на дорогах пробки.

Войдя внутрь, я сперва решил, будто дед собирает бутылки, потому что пенсии на жизнь не хватает, однако потом заметил, что это такие зеленые бутылки, которые сдать нельзя. Говорят, что пепельницы нельзя вытряхивать в мусорку – весь дом может загореться, – и дед, похоже, строго следует этому правилу. В пепельницах и чашках у него накопились целые горы сигаретных окурков и пепла.

На столе лежали две раскрытые книжки корешками вверх, а посреди гостиной стояла лошадка-качалка. Ее я отлично запомнил – в прошлый мой приезд я до умопомрачения на ней раскачивался, а дедушка выкрикивал: «Давай, Дидрик, скачи до самого черта лысого и обратно!» На стене висела фотография, сделанная, когда Бертина только родилась. Повешена так, что прямо над головой у папы торчит гвоздь. Рядом картина: темнокожая женщина с цветком за ухом и лукавой улыбкой. Впрочем, вполне может быть, это просто вставленный в рамку плакат.

Дед прошагал на кухню и принес оттуда стакан сока. Пить я не решался – вдруг дед решит, что я и пью чересчур много. Он открыл бутылку пива и спросил, не хочу ли я посмотреть ящик. Он называл телевизор ящиком не потому, что не знает, как телик на самом деле называется. Просто дед был из тех, кто называет машину ведром с гвоздями, а унитаз – фаянсовым другом. Папа был лысым, поэтому, кажется, дедушка называл папу бильярдным шаром, но точно я не помню.

Запах у дедушки в квартире – как в баре. Он закурил и отхлебнул пива. Мне страшно захотелось сока.

– Ой, ты глянь, красотка какая! – восхитился дед, показав на экран, где диктор как раз рассказывала про прогноз погоды.

Дедушка попытался что-то растолковать, но я не очень понял. Вроде как к нему вечером в гости собиралась подружка, и дед, кажется, думал, что я его немного стесню. Я сказал, что могу пойти прогуляться, но он опасался, что я заблужусь. И предложил мне просто тихо посидеть в комнате – сказал, что могу в интернете чего-нибудь посмотреть. Вай-фая в доме нет, но об этом я ему не сказал.

Картонные коробки и дедов старый мотоцикл уюта не прибавляли. Но дед сказал, если оставить мотоцикл на улице, то ему приделают ноги. Звучало странновато, учитывая, что мотоцикл уже двадцать лет как не на ходу, но современные воры, похоже, сперва чинят, а потом угоняют.

Про ужин дед тоже забыл, но я и об этом не стал говорить. Иначе получится, будто я все время ем, а это ведь не так. Хотя желудок слегка сводило и мне это ощущение не нравилось. На столе в кухне стоял сок – я выпил всего половину.

К счастью, мобильный интернет я еще не весь израсходовал и мне удалось дозвониться до Юакима по FaceTime. Ему стало любопытно, насколько у деда в доме грязно по шкале от одного до десяти. Я ответил, что примерно на шестерку, однако на самом деле было баллов восемь, не меньше. Зависит от того, с чем сравнивать. Больше всего Юакима впечатлило, что у меня прямо в комнате мотоцикл. Он даже уточнил, не в гараже ли меня поселили. Я пожаловался на плохой вай-фай – не хотел показывать остальные комнаты. Впрочем, Юаким и не настаивал. У него было что сказать: он подумал и теперь считал, что разгадка кроется в Марокко.

– Марокко? – не понял я.

– Вы же туда ездили, верно?

– Ага, туда.

А не странновато ли, что, впервые отправляясь за границу, наша семья поехала именно в Марокко? Другие ездят в Испанию, Италию или Грецию, а мы почему-то в Африку двинули. А что там продают на улицах? Я ответил, что все на свете – украшения, и маски, и плошки, и масла, и кафтаны, и картинки, а некоторые продавцы и бабушку родную с радостью бы продали. Нет, такой ответ Юакима не устраивал.

– Гашиш, – и он повторил, растягивая «и», как я много раз прежде, – гаши-и-и-и-и-и-и-иш.

В Эс-Сувейре многие разгуливают с карманами, битком набитыми наркотой. Похоже, Юаким был прав. И еще он добавил, что на наркоте можно целое состояние сколотить. Это все равно что завести у себя в подвале станок, который печатает деньги. А когда проворачиваешь такие дела, быстро наживаешь врагов. Начинается раздел территорий. И устранение конкурентов. Преступникам невозможно доверять, они алчные, обманывают друг дружку, они обидчивы и закладывают партнеров. Наверное, время от времени наркодельцам необходимо встречаться с подельниками лично, и тут уж не придумаешь повода лучше семейного отпуска в Марокко. Возможно, это нужно для того, чтобы передать подельникам деньги, которые через банк не переведешь.

У Юакима и другие соображения имелись, но мне уже было о чем подумать, поэтому я за его мыслями не успевал. А тот дядька, который явился к нам посреди ночи, – он упоминал о деньгах?

Я вспомнил книгу на тумбочке у папы. Ведь читать-то он не любил. В книге рассказывается о колумбийце Пабло Эскобаре. Я смотрел о нем кино по «Нетфликс» и прекрасно знаю, кто он такой. Он был крупнейшим наркобароном за всю историю человечества. Он отправлял в США самолеты и корабли, груженные наркотиками, а дома раздавал деньги беднякам.

Эскобар стал одним из первых богачей в мире, но в конце концов полицейские до него добрались. Юаким спросил, много ли налички папа держал дома. Сам папа называл себя старомодным и постоянно носил в бумажнике наличные. Банковские карточки называл пластмассками. Говорил, что если пользоваться карточкой, наверняка забудешься и потратишь лишнего. Нет, чемодана с деньгами у нас дома я не видал. И сейфа, спрятанного за какой-нибудь картиной, там не было. Хотя папе нравилось, когда деньги можно пощупать.

Но наркобарон?..

– Нет, я не говорю, что твой отец торговал наркотой. Просто если уж мы решили во всем разобраться, нам надо начинать хоть с какой-нибудь версии, – сказал Юаким. – Не знаешь, в его компании дела хорошо шли?

О работе папа говорил редко, разве что обо всяких прикольных случаях – например, когда один из поляков прострелил себе ногу из монтажного пистолета или кто-то из заказчиков попросил выложить ванную плиткой с фотографиями его умершей собаки.

В совсем раннем детстве я часто спрашивал папу, много ли у него подчиненных, потому что количество их менялось в зависимости от заказа. Иногда он отвечал, что их восемь, потом их стало четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать и, самое большее, – девятнадцать. В последний раз я задавал этот вопрос года два назад.