Лично мне одежда нужна, чтоб голым не разгуливать. Когда Юакиму нравится, как я оделся, он называет меня стильным. А когда не нравится, ничего не говорит. Обычно одеваюсь я так, что на подиум не выйдешь.

Возможно, однажды Юаким задаст тот же вопрос, что и Матильда. Тогда я уже не отвечу: «Прикольно». Это будет немного похоже на рассказ о том, как ты съел червяка. Всем ясно – это мерзко и не особо вкусно. Большинство поклялись бы этого больше никогда не делать, даже за кучу денег. И если, съев червяка, спать не будешь пару ночей, то мой случай – это как один и тот же фильм по «Нетфликс», который крутят без остановки.

Вообще неплохо бы в эти бессонные ночи поразмышлять над ответом Юакиму, если тот спросит.

Мы пошли в раздевалку, и я переоделся, хоть Юаким сказал, что мне наверняка можно прогулять. Физкультура и впрямь будет в спортивном зале – предстоит играть в самую скучную в мире игру. В вышибал. Ее и спортом-то не назовешь. От тебя только и требуется, что быть худым и быстро уворачиваться от мяча. К счастью, мы с Юакимом попали в одну команду, а его коронный номер – это схватить мяч и не выпускать его из рук, пока остальные члены команды гоняются за противником.

Не знаю, как так вышло, но все наши приятели по команде уже выбыли, остались лишь мы с Юакимом. В команде противника игроков столько же, сколько у нас, зато болельщиков прибыло, и мне даже почудилось, будто кто-то выкрикнул мое имя. Тут со мной что-то случилось – мне захотелось выиграть. «Мы их сделаем!» – заорал я Юакиму, а тот ответил: «Ясен пень!» Проблема лишь в том, что мяч-то у противника, а куда деваться на линии огня, я не представляю.

Юаким метался, как тигр, я же больше напоминал морскую черепаху. Сразу ясно, в кого целит Фредрик из вражеской команды. Я знаю, что после школы он ходит на силовые тренировки. Так что если уж он решил кого выбить, то именно что выбивает. Фредрик поднял руку, отвел ее за плечо и резко выбросил вперед. Мяч полетел прямо в меня, и в эту же наносекунду я понял, что мне не увернуться. Еще миг – и Юаким бросился наперерез мячу. И спортзал вдруг исчез. Перед моими глазами папа – сделав гигантский прыжок, он несется наперерез выпущенной мне в голову пуле.

Юаким будто завис в воздухе, но затем рухнул на пол. Кто-то радостно заорал. Физрук что-то довольно сказал, а Юаким показал всем пойманный мяч. Я увидел все, ничего не упустил. В двух местах одновременно находиться невозможно. Нельзя.

– Ты чего? – спросил Юаким.

Папа лежит посреди гостиной. И не шевелится. Я думал, будто не видел этого. Мама с Бертиной кричат. И еще я запомнил лицо того незнакомца. Сотни раз оно появлялось у меня перед глазами. А вот папа – оказывается, он, истекая кровью, лежал прямо передо мной. И я это видел. Сейчас, когда я все вспоминаю, мне кажется, что он шевелился, но едва заметно. Револьвер у меня в руке вдруг стал легким. Пальцы сильные и быстрые, и я резко давлю на курок. Как папа учил.

Учитель попросил нас играть дальше. Попросил нестрого. Зажав под мышкой мяч, Юаким подошел ко мне и прошептал кое-что – так тихо, что никто, кроме меня, не услышал. И я выполнил его указания: выбежал из спортзала, но не остановился, направился в раздевалку, а оттуда – в коридор. Во дворе на лицо мне упали холодные капли дождя. В горле жгло, икры сводило, однако я бежал, бежал совсем не к дому Берит и Карла, а в противоположном направлении.

Нет, я не ошибся. Я бежал домой.

Жаль, что у меня такие короткие ногти. И ни отвертки, ни ножа при себе нет. Несмотря на это, спустя некоторое время мне удалось проделать дырку и просунуть в нее указательный палец. Сигнализация включена, но я знаю код, так что это меня не пугает. Разумеется, захвати я ключ, и все было бы проще, вот только на физре с ключами в карманах особо не попрыгаешь.

Чуть пораскинув мозгами, я вспомнил про окно на кухне. Папа все обещал его починить, но там по-прежнему виднелась щель. Вообще-то странно, что папа ее не заделал, – его все называли рукастым, а папина фирма занималась ремонтом ванных комнат и установкой кухонь. Он про все это говорил, что дома повара готовят очень плохо, поскольку выкладываются на работе. У меня знакомых поваров не было – проверить не получилось бы.

Я поднял оконную раму и ввалился в кухню, рухнув прямо на пол. Прислушался – в доме тихо. Поднявшись, я достал из серванта на кухне пару крекеров, а на стойке стояли кофейные чашки, которых обычно там не бывало. В коридоре я приостановился и посмотрел на лестницу. Потом перевел взгляд на дверь в гостиную. Сколько бы я ни силился, не мог представить, как я с револьвером в руках спускаюсь по лестнице, а из коротких штанин торчат голые ноги. Как будто все это позабыл, хотя знал, что так и было.

В гостиной тщательно прибрались. Сломанный стул выкинули. Ковер исчез – наверное, на нем оставались пятна крови. Интересно, в таких случаях сперва дожидаются, когда кровь запечется, или смывают ее сразу, стоит кому-то умереть? По телевизору показывают, что мертвецов непременно фотографируют. Бывает, я оцарапаюсь, и кровь тут же запекается, но, возможно, целая лужа высыхает медленнее. В школе нам рассказывали, что в человеческом теле пять литров крови, и я уверен – из папы вытекло почти все.

Какое-то количество, конечно, попало в щели между досками и превратилось в тонюсенькую корочку. Но отсюда пол казался совершенно чистым. Никто бы и не подумал, что на него вылилось столько крови.

Мама уверена, что теперь не сможет сидеть тут, в гостиной, на диване и смотреть телевизор. Она вроде как будущее пытается предсказать. А я вообще не знаю, что завтра случится. Не удивлюсь, если всё вдруг вообще изменится. У меня мнение порой меняется за несколько минут, а время от времени такое чувство, будто за ночь поменяли мозг. Надеюсь, это не болезнь. Вряд ли маме сейчас нужен еще и чокнутый сын. К тому же она – точь-в-точь как папа: если уж вбила что-то в голову, то прямо как осел становится. Поэтому придется нам, видимо, переезжать.

Сейчас наша гостиная – одно из самых мирных мест на свете. Я немножко посидел на диване, включил телевизор, выключил его. Присел на свое место за обеденным столом, но на столе было пусто, и я погрустнел. Это мамин стул в ту ночь сломался. Я взял папин и передвинул его на место маминого. Ей он теперь нужнее.

Поднявшись по лестнице, я услышал, как скрипнула верхняя ступенька. Она всегда скрипела. Не забыл ли я об этом в ту ночь? Перешагнул ли через нее?

В родительской спальне исчезла коробка с кровати. И сама кровать была застелена. Дверь в гардеробную закрыта. Из-под кровати выглядывают папины тапочки. На тумбочке лежит книга о Пабло Эскобаре, которую папа, если верить закладке, только-только начал читать. По-моему, он и купил ее по собственному желанию, и для того, кто от книг не в восторге, это похвальный поступок. Папа как-то сказал, что в кино ему больше нравятся отрицательные герои, а не положительные. У них характеры интереснее. А у положительных нет души. А вот я больше люблю положительных, пускай они даже неинтересные и бездушные.

У меня в комнате все было так, словно я только что встал. Ящики комода выдвинуты, впрочем, это потому что женщина, когда пришла тогда со мной за вещами, то и дело меня торопила. На столе лежит все, что я позабыл: зарядка для телефона, книга о черепахах и пижама, из которой я вырос так, что брюки вскоре будут напоминать шорты. Пижаму, в которой я был в ту ночь, мне пришлось снять. Зачем она понадобилась полицейским, я не знаю. Возможно, как доказательство. Не сказал бы, что скучаю по ней. Видать, я не из тех, кто скучает по одежде.