У меня в комнате пахнет не так сильно, как дома у Берит с Карлом. А может, запах собственного пота просто не чуешь? В моей комнате – мой запах. Здесь мой дом. И кровать прямо манит меня. А за стол можно сесть, включить компьютер и играть. Еще можно улечься на пол и пялиться в потолок.

Внезапно снизу послышался звон ключей. Дверь хлопнула. Я вздрогнул – не сильно, но достаточно, чтобы сердце рванулось куда-то прочь с привычного места. Окно слишком высоко, выпрыгнуть не получится, а под кроватью пылища толстым слоем. Я поспешно юркнул в шкаф, прикрыл дверь и присел на пол рядом с рюкзаком и драконом – папиным подарком. Что происходило на первом этаже, сказать было трудно, поэтому я чуть приоткрыл дверцу и, придерживая ее пальцем, оставил небольшую щелку. Кое-что я услышал.

Сперва я сомневался, но чем дольше вслушивался, тем очевиднее становилось, что мама плачет.

– Тут сверху одежда, – Юаким протянул мне рюкзак, из которого торчал пакет.

Я предложил ему войти. Он кивнул и разулся. Оказываясь в новом доме, Юаким непременно оглядывается и мычит – что-то вроде: «Хм-м». Будто оценивает вкус тех, кто тут живет. Сейчас времени ему понадобилось всего ничего – совсем скоро он заявил, что дом у Берит с Карлом обставлен со вкусом. В комнате сидела Бертина, поэтому мы с Юакимом спустились в подвал. Ничего похожего на комнату там не было, а просто большое пустое помещение – хозяева не знали, подо что его приспособить. Оконца слишком маленькие, так что в случае пожара вряд ли вылезешь, особенно если попа толстая. Значит, спальню тут не устроишь. Берит уже много лет талдычила, чтобы сделать тут тренажерный зал, но у Карла на спорт, похоже, была аллергия, поэтому он настаивал на домашней пивоварне. Вот только идею эту, кроме папы, никто не поддерживал, а значит, теперь вообще ничего не выйдет.

Стульев в подвале не было, и я уселся на пол. Юаким предложил помедитировать – замычал и соединил кончики пальцев. Получилось не особо смешно, но мы засмеялись. Юаким читал в интернете про одного чувака по имени Будда Бой – он вроде как десять месяцев медитировал и все это время ничего не ел и не пил. Мы решили, что наверняка жульничал. В интернете вообще много всякого такого, что на правду не похоже. В школе сказали – в «Википедии», например, статьи кто угодно может редактировать, а ведь людям вообще доверять не стоит. Об этом и еще о медитации я довольно долго болтал, хоть и не ждал от себя такого. Но на то и причина есть. Если перестану говорить про интернет, медитацию и Будду Боя, придется, наверное, объяснять, что со мною случилось в школе.

Когда я уже повторял все по второму разу, Юаким сказал, что хотел бы вышить картинку с Будда Боем, а внизу подпись: «Хороша кашка, да мала чашка». Не уверен, что это было смешно, но на всякий случай засмеялся и, наверное, чуть переборщил, потому что чуть не задохнулся.

В помещении без мебели тишина какая-то более громкая. У каждого движения собственное эхо. Темы для разговоров у меня закончились. По крайней мере, не очень важные, такие, которые отдаляют мою настоящую жизнь. Наверное, мне надо все объяснить Юакиму. Но сперва сесть поудобнее, а то когда медитируешь на полу, все тело ломит. Может, это еще потому, что с утра-то я довольно долго просидел в шкафу. Будда Бой на моем месте, небось, такого и не заметил бы. Те, кто много медитирует, наверное, не обратили бы внимания, если бы их мама принялась разговаривать сама с собой в доме, который считает пустым. Медитируй я побольше – и не услышал бы, как она зашла ко мне в комнату и целую вечность стояла там. Я уж думал, меня обнаружит. Знай я раньше, что умею так ловко задерживать дыхание, – я бы и нырял почаще.

Юаким осмотрелся, но в пустой комнате мало чего увидишь. И я прекрасно понимал, что именно я должен ему рассказать.

– Сегодня я сто лет в шкафу просидел, – проговорил я. Наверное, как-то глупо.

– В наше время людям следовало бы почаще сидеть в шкафу, – одобрил Юаким.

– Тебе бы психотерапевтом работать.

– Ты это говоришь, потому что если бы мы не разговаривали, то могли бы пойти поиграть на компьютере.

– В спортзале… Ты был очень похож на папу… Он так же прыгнул.

– В смысле?

– В гостиной. Той ночью…

– А-а… Ясно.

Вот и поговорили. Как и убеждал меня психотерапевт, у меня за спиной будто бы висел тяжеленный рюкзак и с каждым произнесенным словом он становился на килограмм легче. Юаким рассказал, что на уроке норвежского Матильда задавала какие-то совершенно безумные вопросы. А я признался, что хочу домой.

– Ну, по крайней мере, мебели у вас там побольше, – поддержал меня Юаким, и его слова тихим эхом прокатились по подвалу.

Неужели мы всё делаем по какой-то определенной причине? Наверное, да. Но зачем я взял ту банку с краской, я и сам себе не могу объяснить. Сперва в школе у нас полгода простоял запертым спортзал, потом меняли панели на потолке в коридоре и классах, а сейчас им еще и красить приспичило.

Поблизости никого не было, значит, рабочие пошли обедать. Я подхватил банку, и синяя краска едва не расплескалась по полу. Класс наш стоял незапертый – это такой проект под названием «Доверие». Пододвинув к шкафу стул, я приоткрыл дверцу и взгромоздил банку на самый верх, на дверцу.

Как только я вышел из класса, прозвенел звонок. Я дождался, когда учитель вместе с одноклассниками протопает мимо. Настроение у него, похоже, было отменное: я слышал, как он шутливо обсуждает с нашими любителями футбола, как сыграли «Реал Мадрид». В классе все уже расселись по местам, разложили учебники и открыли пеналы. А учитель – ну да, он, как я и ожидал, направился к шкафу. Банка опрокинулась, и учителя залило синей краской.

Мои одноклассники хором ахнули. Учитель напоминал синеватую скульптуру. Да еще и банкой по голове получил: на лбу потеки синего смешались с чем-то красным. Все совершенно растерялись, а он, отплевываясь от краски, потребовал, наконец, принести ему салфеток. Бросившись к автомату, Матильда вытащила одну-единственную и сунула ее учителю.

– Этого же мало! Еще неси! – взвыл он.

Я не смеялся. Да и с какой стати? Когда на голову тебе падает здоровенная банка краски – это, должно быть, больно и мерзко. Могу себе представить. И, насколько я знаю, если краска попадет в глаза, то зрение от этого, бывает, сильно портится. А если случайно наешься ее, то и печень может отказать. Юаким посмотрел на меня. Уходя за краской, я ни о чем ему не говорил – не хотел врать. И если он спросит, не я ли это сделал, я тотчас признаюсь. Однако когда учитель заорал: «Кто это сделал?» – я промолчал.

Наверное, кто-то видел, как я тащу банку, потому что через десять минут после того, как учитель выскочил из класса и все принялись вполголоса обсуждать случившееся, явилась директриса. Она попросила меня пройти с ней.

Ее первый вопрос – самый трудный: «Почему ты это сделал?» Краска и впрямь попала учителю в глаза, а это может быть опасно. На лбу у него большая рана, одежду придется выкинуть. «Ужасно» – кроме этого слова в голове у меня царила пустота. «Ужасно». Оно похоже на хлопушку, засунутую мне в мозг и готовую вот-вот взорваться.