– Мы с Дидриком пойдем по нашим мужским делам, – сказал папа маме.

– А куда? – спросила Бертина.

– Говорю же – по мужским делам. А не по девчачьим, – ответил папа.

– А девчачьи дела – это как? Ну скажи, ну пожалуйста! – не отставала Бертина.

Мы улизнули до того, как начался спор, который папа называл войной полов. По пути из медины кто-то прошипел нам: «Гаши-и-и-и-и-иш». Папа не ответил.

Мы немного прошлись по пляжу – папе запомнилось, что нам надо свернуть в переулок. Вскоре мы поняли – дорогу нам объяснили неправильно. Папа спросил прохожего, но тот, даже не дослушав, прошагал мимо. Искать здесь спиртное – все равно что интересоваться, где торгуют свежей свининой.

Мы углубились в переулки, удаляясь от пляжа, и фонарей вокруг было маловато. Если прежде народа вокруг было столько, что не протолкнуться, то сейчас все куда-то подевались. На бордюре дремала пара кошек, а в небе над нами кричала чайка. Затея с сюрпризом для мамы мне разонравилась, и я зашагал быстрее, хотя и сомневался, что мы идем правильно.

Как это случилось, не знаю, но когда я повернул голову, папы рядом не оказалось. Его как будто инопланетяне украли, а может, он в канализационный люк провалился. Я вернулся, ожидая увидеть его за углом. Однако и там было пусто. Сперва я крикнул: «Папа!» Потом – «Стейн!» Но ответили мне только чайки. А когда я вновь обернулся, там стоял этот мужчина. Я отступил на пару шагов. На голове у него был капюшон, одежда напоминала мешковатый халат. Папа как-то говорил, что это что-то вроде национального костюма и называется кафтан.

– I can’t find my dad[3], – сказал я и сглотнул.

Мужчина неподвижно стоял посреди улицы и смотрел на меня. Я повторил: «Dad» и махнул рукой назад. Мужчина медленно подошел ко мне.

Я мог бы убежать. Разумеется, мог.

Почему я не убежал, не знаю.

В этот миг всё в нашем путешествии резко переменилось. Как будто ветер в горах подул в другую сторону. А если призадуматься, переменилось не только путешествие. Наверное, поэтому я сейчас об этом и думаю.

Я будто бы должен непременно подумать о том, что именно с папой было не так. Это словно делает его более настоящим – сейчас, когда рядом его больше нет. А еще у меня чувство, будто случившееся тем вечером как-то связано со всем, что произошло потом. Вот только я понятия не имею, как все связать.

Вообще странно, но когда много думаешь, тоже устаешь. Я встал и прошелся по комнате, а потом опять сел и принялся читать в интернете про морских черепах. Взять, например, кожистую черепаху – их становится все меньше. Дело в том, что черепашата, вылупившись из яиц, ползут на свет человеческого жилья, а не в море – единственное место, где они способны выжить.

Я потушил свет, залез в кровать и подумал, что грустно, наверное, быть черепашонком и обнаружить, что ты заблудился.

Бессонница – что-то вроде заболевания мозга. Его клетки работают сверхурочно и в конце концов совершенно выматываются. Возможно, в будущем люди научатся вынимать мозг на ночь и класть его в стакан, чтобы хорошенько выспаться. Сперва я думал о папе, но затем отбросил все мысли, старался вообще ни о чем не думать. Даже про морских черепах не вспоминал. Но и это не помогло.

Я повернулся на спину, положил одну ногу поверх одеяла и уставился в потолок. Полежал на правом боку. На левом. На спине. И опять все заново.

Время от времени мне казалось, будто я задремал, но ненадолго. А ведь прежде до самого обеда мог проспать, если не разбудить вовремя. Я засыпал в машине и в поезде, на диване при включенном телевизоре. Помнится, однажды вечером заснул даже, разговаривая с мамой.

В основном я не спал из-за разговора с Юакимом. Неужто папа повез нас с Марокко, потому что занимался контрабандой гашиша?

Я вскочил и побежал в туалет – захотелось по-маленькому, но выдавилось всего несколько капель. Зеркало в ванной у деда было такое заляпанное, что я собственного отражения разглядеть не мог. Еще было три зубные щетки, и у каждой прическа как у самого дедушки. Я помыл руки и, не найдя полотенца, вытерся туалетной бумагой.

Обернувшись, я вздрогнул: на пороге стоял дед в одних трусах.

– Ну надо же, не мне одному приспичило, – он протиснулся мимо меня.

Не успел я выйти из туалета, как в унитазе уже весело забулькало. Так и не помыв руки, я поднимался в комнату, и тут дед меня окликнул:

– Ты вот что – прости, – он отряхнулся, – еды-то я тебе и не дал.

Я сказал, что это не страшно. Дед предложил пройти на кухню. Даже выбор есть – либо хлопья без молока, либо спагетти без кетчупа. Или спагетти с хлопьями.

Я выбрал спагетти, и дед налил в большую кастрюлю воды. Открыв себе пива, он спросил, люблю ли я вообще сок. Я подумал, что у дедушки мне будет очень трудно сделать хоть что-нибудь правильно. Ответил, что сок люблю, а вот кофе – нет. Но кофе посреди ночи дед и сам не желал пить. Он отхлебнул еще пива и тихо рыгнул. Я заметил, что микроволновка была подозрительно черной. Дед перехватил мой взгляд.

– Я тут недавно пиццу в ней забыл. Причем огнетушитель у меня тут без надобности лет сто простоял – я уж думал, и не работает, ан нет, сработал! Но пришлось мне тогда без пиццы обойтись.

Дед пустился в воспоминания о других своих кулинарных неудачах – он так это назвал. А мне захотелось рассказать, как я однажды посыпал пиццу не паприкой, а чили, но где уж мне тягаться с его пожарами и взрывами!

– Если хочешь, могу тебя завтра в школу отвезти. Только не очень рано. Или тут позанимаемся.

– Тут?!

– Ну да. Назовем это занятиями, но учиться будем тому, что полезнее всего, – жизни, дружок. В школе такому не научат.

Настоящие дедушки вроде как должны налево и направо сыпать всяческими мудростями, вот и мой наконец-то выдал что-то подобное. По-моему, при этом он пукнул, но почти беззвучно. В соседней комнате что-то стукнуло, я вздрогнул, и дед это заметил. Он сказал, что в старых домах полным-полно непонятных звуков, а я спросил, запер ли он дверь. Точно он не помнил, но пообещал проверить.

– Почему мы так редко ездили к тебе в гости?

Дед потер морщинистую щеку. Наверное, надо бы мне повременить с такими вопросами. Ведь ответ-то мне почти известен. В разговорах мама с папой редко упоминали дедушку, но когда такое случалось, папа называл его не иначе как чокнутым алкашом. А может, ненормальным пьянчугой. Или одновременно и тем и другим.

– Ты бабушку не помнишь? – спросил дед.

– Фотографии ее видел.

Может, у деда столько морщин, потому что он то и дело трет лицо ладонями? Я ждал, когда он еще что-нибудь скажет, объяснит, как все это связано с бабушкой – ведь умерла-то она много лет назад.