Осадив лошадей перед монастырскими воротами, я спрыгнула с облучка и бросилась к ним, заколотила кулаками в толстые доски:

– Помогите! Помогите! Она умирает! Сестра Паулина умирает!

От пережитых треволнений мои ноги подкосились, и я осела на землю, продолжая стучать. Слёзы лились потоком, застилая глаза, которые и так плохо видели в темноте, поэтому я не смогла разглядеть тех, кто открыл мне. Но с облегчением отдалась в руки святых сестёр, рыдая уже от радости, что всё закончилось. Как во сне, чувствовала, что меня ведут куда-то, слышала цоканье копыт и скрип рессор дилижанса за спиной, дробный шёпот молитв… Меня усадили, пытались накормить, напоить. Но я смогла проглотить только лишь немного воды. Сестра Паулина с умиротворённой улыбкой на устах стояла перед внутренним взглядом. Я знала, что она мертва…

Но её похоронят в стенах монастыря на освящённой земле. Это то, чего она хотела. А я должна позаботиться о её тайне…

– Дитя моё.

Рывком подняв голову, я увидела перед собой мать-настоятельницу. У неё были живые и добрые карие глаза, они смотрели с таким сочувствием, что я едва не расплакалась уже от жалости к самой себе. Но сдержалась, встала и, наклонившись, поцеловала протянутую мне руку с печаткой святой церкви:

– Матушка, благословите.

Она перекрестила меня и взяла за руки:

– Благословляю, дитя моё, да будет твой путь лёгким. Можешь ли ты рассказать, что произошло? Как погибла сестра Паулина?

– Мы ехали вместе в дилижансе. На нас напали бандиты, всех ограбили и убили, а меня… Они собирались увезти меня куда-то.

Снова вспомнила страшное лицо бандита, который собрался развлечься со мной, и поёжилась, ощутив озноб. Мать-настоятельница взяла меня за плечи и повела по длинному коридору:

– Дитя моё, всё закончилось. Тебе нужно отдохнуть. Здесь, под сенью этих стен, ты в безопасности.

– Благодарю вас, матушка, – сказала с чувством. – Если позволите, я останусь до утра.

– Ты можешь остаться и дольше, не беспокойся о внешнем мире.

Со вздохом я покачала головой. Нет. Стать монашкой – это не моё предназначение. Я должна вернуть замок и земли, вернуть титул, позаботиться о братьях и сёстрах. Поэтому повторила хоть и вежливо, но очень твёрдо:

– Благодарю, матушка, этот путь не по мне. Я воспользуюсь вашим гостеприимством лишь на ночь.

– Это мы все благодарим тебя за то, что привезла нам тело сестры Паулины, не оставила его на поругание.

Мне открыли келью, где, кроме жёстких деревянных полатей, была лишь икона на стене и горела зажжённая под ликом божьим лампадка, и я вошла, присела, не заботясь о двери. Здесь мне ничего не грозит, но смогу ли я уснуть?

Тонкий матрац из соломы, колючее одеяло и набитая травами подушка сделали своё чёрное дело. Спать никак не получалось.

Свадебная перчатка зудела. Никогда не слышала о таком, и даже Жаннина не рассказывала в своих байках. Священник сказал, что господь не принимает брак, к которому меня склонили, поэтому мне и больно. Но почему мне, а не тому, кто силой привёл меня к алтарю? Зачем ему это? Ведь правом брачной ночи мужчина не воспользовался. Более того: он даже не взглянул на меня!

Значит, ему была нужна лишь перчатка.

Чтобы никто больше не посягал на его статус или деньги?

Чудно это всё. Мужчина дворянин, знатный персонаж. Никто не заставил бы его жениться против воли. А если ему нужен наследник, то ребёнок должен родиться в законном браке, и это снова не подходит под мой случай.

В общем, я сломала себе всю голову, но так ни до чего и не додумалась. Почёсывая левую кисть, задремала на несколько часов, а проснулась от петушиного крика. Наскоро умывшись в фонтане монастыря, я, как могла, привела себя в порядок, позавтракала вместе с сёстрами и вышла в темноту майской ночи. Дилижанс ещё стоял во дворе, распряжённые лошади паслись на травке. Вчера я прихватила одну из кобыл, которая принадлежала бандитам. Им она уже не нужна, а мне сослужит хорошую службу. Вот она – каурая, молодая, крепкая. Я спросила у монашки, которая вынесла лошадям воду:

– Где седло, которое было на этой кобыле вчера?

– Она теперь собственность монастыря, – прищурилась та. – Зачем тебе?

– Это моя лошадь, – упрямо ответила я. – Остальные принадлежат перевозчику, их надо вернуть.

– Мать-настоятельница разберётся, что делать. Она решает, как распорядиться имуществом монастыря.

Эти два слова она подчеркнула голосом так, что я только поджала губы и направилась к зданию. Матушка тоже поджала губы на мою просьбу отдать кобылу с обмундированием, но всё же разрешила и даже записку написала для монашки.

Так, через полчаса, я выехала из ворот монастыря уже верхом. Кобыла оказалась послушной, хоть и немного пугливой, но мы с ней быстро поладили. Миновав раскидистый дуб, я свернула по направлению к столице. Меня ждали Волшебные Сады, пригород, где обосновались мастеровые люди.

Первыми предвестниками города стали фруктовые сады. Они раскинулись по обе стороны дороги и тянулись многие лье. То и дело между деревьев мелькали постройки с соломенными крышами, журавли колодцев, деревянные дома. Запах тут стоял пьянящий от мириад вишнёвых и черешневых цветов. Но сады быстро закончились, и аромат сменился на всё нарастающую вонь.

Мне даже пришлось обвязать платок вокруг лица, чтобы не чувствовать так сильно бьющий в ноздри запах навоза и мочи. Откуда так несло, я не знала, но предполагала, что с ферм. И ошиблась.

Пахло в самом городе. Я въехала в Париж со стороны кладбища, и мрачные усыпальницы молча смотрели на меня, провожая пустыми глазницами окошек под треугольными крышами. Мне показалось, что они осуждали меня за то, что я еду верхом с задранными юбками, сверкая бесстыже обнажёнными чулками на лодыжках. Жаннина, увидь она меня в этот момент, заругалась бы, стащила с лошади, отчитала за отсутствие всяческой морали и приличного воспитания. Но лучше так, чем пешком!

Кладбище закончилось и как-то незаметно для взгляда перешло в квартал города. Очень некрасивый квартал – серый, грязный, зловонный. Я-то думала, что чем дальше от столицы, тем люди живут в худших условиях! Но нет. Наш маленький, относительно чистенький городок, который я считала ужасным, показался мне сейчас самым прекрасным в мире. Лавируя между кучами навоза и других отбросов, со страхом оглядывала закопчённые стены, тусклые окна, не пропускавшие свет внутрь, двери – где-то сломанные, где-то полностью выбитые. Иногда глаз выхватывал из общей картины мешковатую фигуру с костылём или почти тень с самодельной тряпочной куклой…

Господи, это и есть столица? Это и есть предел мечтаний каждого? Нет,