Мы все пятеро были из одного тупика, это была наша излюбленная зона. Близнецы жили прямо напротив нас, в первом доме по левой стороне тупика. Они были метисы: отец француз, мать бурундийка. Их родители держали магазинчик видеофильмов, по большей части американских комедий и индийских — про любовь. Дождливыми вечерами мы собирались у них дома и сидели перед видиком. Иногда удавалось тайком посмотреть порнофильмы для взрослых, но они нам не очень нравились — всем, кроме Армана, этот не сводил глаз с экрана и терся о подушку, как собака о ногу хозяина.

Арман жил в большом доме из белого кирпича в глубине тупика. Бурундиец по матери и по отцу, он был единственным негром среди нас. Отец его был осанистый мужчина с бакенбардами до самых усов, так что волосы окружали нос и глаза. Он был дипломатом, представлял Бурунди в арабских странах и был лично знаком со многими главами государств. Арман повесил у себя над кроватью фотографию, на которой он младенцем в песочнике сидел на коленях у полковника Каддафи. Отец постоянно был в разъездах, а Арман оставался с матерью и ее старшими сестрами, сварливыми святошами, — я ни разу не видел, чтоб они улыбались. В этом семействе все были солидные и серьезные, а сам Арман решил по жизни плясать и валять дурака. Отца он боялся, тот заявлялся домой только затем, чтобы приструнить детей. Ни ласки, ни доброго слова. Никогда! Крепкая оплеуха — и снова в самолет, на Триполи или Тунис. Вот почему у нашего Армана не одна, а две личности. Для дома и для улицы. Орел и решка.

И наконец, Жино. Он старше нас всех. На год и девять месяцев. Нарочно остался на второй год, чтобы учиться в одном классе с нами. Он жил с отцом посередине тупика, в старом колониальном доме с красными воротами. Его отец, бельгиец, преподавал политические науки в Бужумбурском университете. Мать, как и моя, была руандийка, но ее никто никогда не видел. Жино то говорил, что она работает в Кигали, а то — что уехала в Европу.

Мы постоянно спорили и ссорились, но любили друг друга, это уж точно, как братья. После обеда все впятером собирались на пустыре в старом заброшенном микроавтобусе «фольксваген». Забирались в салон и болтали, веселились, тайком курили «Суперматч», слушали сногсшибательные рассказы Жино, шуточки близнецов и смотрели на Армана — он демонстрировал свои невероятные способности: выворачивал веки наизнанку, дотягивался языком до носа, отгибал большой палец, так что он прикасался к запястью, открывал зубами бутылки, жевал и запросто глотал стручки жгучего перца. Там, в сломанном автобусе, мы обсуждали свои планы, затевали разные проделки и шкоды. И бесконечно мечтали о радостях и приключениях, что ждут нас в будущем, — скорее бы! В общем, жили спокойно и счастливо в своем укрытии на пустыре.

В тот день мы бродили по кварталу и тырили манго. Раньше мы просто сбивали плоды с деревьев камнями, но сменили тактику, после того как однажды Арман промазал и его камень сделал вмятину на отцовском «мерседесе». Предок устроил ему знатную выволочку. Так отходил ремнем, что вопли Армана были слышны на весь тупик, до самой дороги на Румонге. Тогда мы придумали другое приспособление: взяли длинные, метров по пять, шесты, а на концах примотали старыми велосипедными шинами крючки из проволоки. Такими палками можно было достать плоды хоть с самых недоступных веток.

Мы топали по улице, и водители проезжавших мимо автомобилей по-всякому нас обзывали. Да и что говорить — вид у нас был еще тот: босые, полуголые, в одной руке волочащийся по асфальту шест, в другой — служившая мешком футболка, набитая плодами манго.

Навстречу нам попалась элегантная дама, знакомая родителей Армана. Признав его в мальчишке с голым животом и грязными ногами, она закатила глаза, перекрестилась и воскликнула: «Боже мой! Иди скорей переоденься! На кого ты похож! Шпана да и только!» Странные эти взрослые!

Мы уже вернулись в свой тупик и тут увидели крупные манго, висевшие в саду фон Готценов. Нам удалось прямо с дороги уцепить несколько штук своими крючками, но до самых соблазнительных было не дотянуться. Чтобы достать их, надо было влезть на изгородь, но мы боялись напороться на фон Готцена, старого чокнутого немца, который коллекционировал арбалеты и дважды сидел в тюрьме: первый раз за то, что помочился в тарелку садовника, когда тот посмел попросить прибавку к жалованью, а второй — за то, что запер в холодильник своего боя, пережарившего бананы в карамели. Его жена, не такая бешеная, но расистка еще похуже него, играла в гольф на корте у отеля «Меридиан» и была президентшей бужумбурского конного клуба, где торчала целыми днями, ухаживая за своим жеребцом, вороным красавцем чистых кровей. Их дом, единственный двухэтажный и с бассейном, был самым красивым во всем тупике, но заходить туда никому не хотелось.

Напротив фон Готценов, за домом близнецов, жила мадам Экономопулос, старая гречанка, детей у нее не было, зато она держала дюжину пуделей. Мы залезли к ней в сад через яму, которую прокопали под забором окрестные кобели, чтобы проникать по ночам к течным пуделихам. В тенистом саду было не только гигантское манговое дерево, но еще и покрытый спелыми гроздьями виноградник, — такого, кажется, не было ни у кого в округе, как и таких пышных цветочным клумб.

Мы с Арманом рвали виноград, а Жино с близнецами — увесистые манго, как вдруг откуда ни возьмись выскочил работник гречанки, яростно потрясавший метлой. По пути он открыл загон пуделей, и все они ринулись за нами в погоню. Мы со всех ног бросились наутек и снова юркнули в лаз. Арман впопыхах зацепился за проволоку и порвал шорты. Добрых четверть часа мы никак не могли отсмеяться, глядя, как он светит через дырку голым задом. А потом пошли к воротам и стали поджидать мадам Экономопулос. Мы знали, что она всегда приезжает из города в один и тот же час и всегда рада нас видеть.

Как только к воротам подъехала красная «лада», мы подбежали прямо к дверце машины, чтобы продать гречанке наши… вернее, ее собственные манго. Она успела купить с десяток, пока не подошел открыть ворота ее работник. Тут мы дали деру, унося с собой тысячефранковую купюру, а он, вне себя от злости, запустил в нас метлой и разразился руганью на кирунди. Но мы уже были далеко.

С остатками добычи мы вернулись в свой «фольксваген» и устроили пир. Обжирались спелыми манго. Сок стекал по подбородку, по щекам, по рукам, капал на ноги и на одежду. Мы обсосали и обгрызли все скользкие косточки. Дочиста выскребли кожуру. Жесткие волоконца застревали в зубах.

Наевшись до отвала и напившись соком, мы еле дышали, животы наши вздулись, как барабаны. Тогда мы, все пятеро, блаженно откинулись на пыльные ветхие сиденья «фольксвагена». Руки у нас покрылись грязью, ногти почернели, сердца размякли, мы дурашливо хихикали. Отдых после охоты на манго.

— Айда на Мугу, поиграем? — лениво предложил Арман.

— Не, я бы скорей порыбачил у яхт-клуба, — отозвался Жино.

— Лучше всего — в футбол на поле Международного лицея! — возразили близнецы.

— А почему бы не пойти в кафешку «Пти-Сюисс» поиграть на «Атари»? — сказал я.

— Забудь! Эти гады берут по пятьсот монет за партию в «Пакман»!

Кончилось тем, что мы пошли пешком вниз по речушке Муге до яхт-клуба. Настоящая экспедиция. По пути наткнулись на водопад, близнецов чуть не унесло. Поток оказался мощный — еще бы, сезон дождей. Не доходя до яхт-клуба, мы смастерили себе удочки из бамбуковых стеблей, а муки и опарышей для наживки купили у оманца из азиатского квартала, который вечно ошивался тут, на берегу озера. Его прозвали ниндзя, потому что он целыми днями наносил в воздух удары карате и дико вопил, как будто сражался с невидимыми врагами. Взрослые из-за этих ката считали его помешанным. А нам, детям, его занятие нравилось и казалось куда более нормальным, чем многое из того, что делают взрослые, например когда устраивают военные парады, брызгают себя под мышками дезодорантом, носят галстуки в жару, ночами напролет сидят пьют пиво или слушают тягучую заирскую румбу.