Алексей, тоже бросился обнимать Пушкина. Он любил поэта и знал много его стихов наизусть. Из девичьей показалось несколько головок, но, увидев барина полуодетым, рассмеялись и спрятались.

В дверях передней появилась Арина Родионовна, старушка с приятным, добродушным лицом. Пущин тут же бросился ее обнимать, сразу догадавшись, что это и есть та самая няня, о которой он так много слышал от Пушкина.

Посмотрев на Пушкина с укоризной, она с теплотой и лаской проговорила:

– Что же это ты, бесстыдник, в таком виде гостей встречаешь? Одень что-нибудь, как бы не заболел…

Няня никогда не переставала смотреть на Пушкина, как на того курчавого мальчугана, которого она с пеленок носила на руках, этакого увальня неподвижного. Но потом произошла удивительная метаморфоза, в нем проснулась какая-то внутренняя энергия, которая не давала ему усидеть на одном месте. «Как будто его кто подменил, – говорила няня. – Настоящий непоседа, шалунишка…»

С Пущина стащили его шубу, и Пушкин со смехом увел его в свой кабинет. Как же давно они не виделись! Глядя друг на друга влюбленными глазами, они торопились задать как можно больше вопросов…

В дверях появилась няня:

– Александр Сергеевич, приглашай гостя кофию испить. Я пирожков горячих уже наготовила. Милости просим, гостек дорогой…

– Мамочка, уже идем, – отозвался Пушкин.

В столовой было еще холодно, но уже вовсю урчала растопленная печка, выдыхая из себя приятное тепло. Пахли кофе и румяные пирожки, горкой сгрудившиеся на большом блюде.

Друзья уселись за столом друг против друга, угощаясь кофе и пирожками, жадно обмениваясь новостями…

Пушкин и Пущин были совершенно разными. Если Пущина отличало спокойствие и солидность, то Пушкин – это огонь и буря, постоянно проявляющиеся в общении. Наружности их тоже были не похожи. Пущин был коренаст, не очень высок, глаза его излучали добро… вообще, он имел солидный, степенный вид. Пушкин тоже был коренаст и не велик ростом, но его глаза были полны огня, а смуглое, горбоносое лицо озарялось белозубой улыбкой, а то и звонким хохотом. Очень часто люди, глядя на него, тоже заражались его смехом, не понимая причины…

– Вижу, тебя заинтересовали мои ногти, – вдруг рассмеялся Пушкин.

– И в самом деле… – улыбнулся добродушно Пущин. – Мне было бы лень.

– А разве тебе не кажется, что

Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей?

– Честно признаюсь тебе, брат, нет времени у меня для подобных забав… – ответил Пущин, пуская ароматный дым из трубки. – Меня больше интересует, за что тебя здесь законопатили? В столицах столько об этом разговоров… Даже слух пустили, что ты застрелился…

– Как видишь, болтают, – блеснул своей улыбкой Пушкин. – Не дождутся! А официальная причина – мои письма к Вяземскому об атеизме. Но это лишь предлог. На самом деле царь меня ненавидит за эпиграммы, за близость кое с какими опальными офицерами, как, например, с Владимиром Раевским, которого мучат в Тираспольской тюрьме, пытаясь выбить у него признание о тайных обществах… Я слышу об этих обществах постоянно, но никто толком ничего сказать не может.

Несколько поколебавшись, Пущин сказал, смутившись:

– Не удивляйся… Я состою в таком обществе ради, надеюсь, служения отечеству, но…

– Можешь не продолжать, – отозвался Пушкин. – Я все понимаю… Вы совершенно правы, отказывая мне в доверии… Я не заслуживаю вашего доверия из-за своих чудачеств…

Пущину было неловко…

– А давай посмотрим твой дом, – меняя тему разговора, предложил Пущин. – Люблю вдохнуть воздух старого помещичьего гнезда.

– Пойдем, посмотрим, – согласился Пушкин. – Хотя, честно говоря, хвастаться нечем, все в запустении, валится…

И действительно, в доме чувствовался какой-то дух мертвечины. Они зашли в комнату няни, где работало несколько дворовых девушек. Пущин сразу заметил хорошенькую девушку с голубыми глазами – настоящая русская красавица, которая вся зарделась и еще ниже наклонила свою русую головку. Пущин мельком взглянул на Пушкина и заметил на его лице слегка смущенную улыбку. Ознакомившись с работами девушек, побалагурив, похвалив их прилежание, друзья вернулись в согретую гостиную.

– Француз, где это ты нашел такую прелесть, что вспыхнула маковым цветом? – спросил Пущин.

– Ты заметил? – смущенно улыбаясь, ответил Пушкин.

– Ну, как не заметить такую красавицу!!!

– Ах, брат, это моя настоящая сельская муза, Оленька. Люблю я ее, и она меня любит. В другое время женился бы на ней и зажил барином… Но чувствую, не созрел еще для семьи… Душа просит чего-то другого, сам не знаю чего… Постой, я слышал, что и ты нашел красавицу…

– А ты как об этом узнал, – улыбнулся Пущин… – Я не налюбуюсь на твою нянюшку… Какая она у тебя славная!..

– Не просто славная, а золотая, – отозвался Пушкин. – Но захотят – и продадут ее, как какую-нибудь вещь или корову… Это наш позор!..

И они стали говорить о том, что было на уме у всякого честного русского человека, – крепостном праве, о том, что все задавлено в стране царем и Аракчеевым. Потом перешли на воспоминания о лицее.

– Да… – с грустью проговорил Пушкин. – Как говорится: иных уж нет, а те – далече. Мне искренне жаль нашего товарища, бедного Корсакова, умер на чужбине. Не завидую его смерти: мне ближе родительские гробы. А что слышно о Кюхле – нелеп и кюхельбекерн? Давно не было от него весточки…

– Вильгельм, как всегда все забывает, путает… Но товарищ он замечательный, золотое сердце, – отвечал с раздумьем Пущин. – Ты ведь знаешь, наверное, что они с Одоевским решили издавать альманах «Мнемозина», но сборник идет с рук плохо… Мне недавно встретился Корнилов.

Пушкин расхохотался.

– Я до сих пор помню, как он с императрицей разговаривал!.. Марья Федоровна неожиданно подошла к нему за обедом, взяла его за плечо и на своем коверканном русском языке сказала: «Ну, что, карош суп?» А Корнилов баском ответил: «Да, мсье!..»

Оба приятеля рассмеялись.

– Золотое было время!.. – ударился в воспоминания Пушкин. – А помнишь, сколько было шума, когда я в темном коридоре, обманувшись, стал тискать фрейлину Волконскую, эту бабушку? Крепко тогда всем нам досталось… Потом, как-то несколько лет спустя, директор лицея Энгельгардт признался мне, что Александр Павлович, пожурив его, рассмеялся и сказал: «Старуха, между нами говоря, вероятно, восхищена ошибкой молодого человека…»

Время летело незаметно. Снова появилась няня.

– Время обедать, господа… – проговорила она своим ласковым голосом. – Александр Сергеевич,