Он широко улыбнулся, и возле серых глаз собрались морщинки.

– Давайте сначала доедим. За это придется платить, а я не люблю выбрасывать деньги на ветер.

– Давайте, – согласилась она. – Не знала, что в этом кафе такие вкусные пирожные. Кофе здесь пью часто, а сладкое никогда не заказывала.

– Если вы бережете фигуру, напрасно теряете время. – Он подмигнул. – У вас она идеальная.

«Игорь не добавил: «Для вашего возраста», – отметила про себя Лиза.

Может быть, она не казалась ему такой старой? Или на безрыбье и рак – рыба? Впрочем, какое безрыбье, она сама предложила ему пожить в ее квартире.

– Нет, дело не в фигуре, просто так получилось. – Лиза покраснела и быстро доела маленькое, пахнувшее детством пирожное.

Игорь не встал, пока не опустошил блюдо с нарезкой.

Лиза заметила, что он помедлил, прежде чем бросить в плетеную корзинку, в которой официантка принесла счет, деньги, и она подошла к стойке бармена, где всегда расплачивалась картой.

Мужчина не сказал ни слова, будто бы и не заметил этого.

– Ну, показывайте ваши хоромы. – Он предложил ей руку, и женщина с благодарностью оперлась на нее.

Она почувствовала: в ее жизни наконец снова появился мужчина. Может быть, ненадолго, может быть, как квартирант, но зато она не будет такой одинокой, какой была все эти годы.

Очаков, 1891 г.

Яков Нахумович, считавшийся в Очакове лучшим камнерезом и скульптором в одном лице, маленький, шарообразный, с короткими кривыми ножками, с выпученными рачьими грязно-зелеными глазками и толстой короткой шеей с выпуклым затылком, заросшим курчавыми седыми волосами, в то время как круглая голова с каждым годом становилась все более и более гладкой, колдовал над памятником жене одного очаковского чиновника. Убитый горем муж требовал мраморный постамент и ангела, скорбно восседавшего на этом постаменте в позе Роденовского мыслителя.

Все это было под силу опытному мастеру, однако вдовец хотел, чтобы у ангела было лицо его обожаемой Церцилии, и вот тут Нахумовичу приходилось дергать себя за остатки волос, чтобы придумать, как выкрутиться из щекотливого положения.

Дело в том, что покойная Циля была далеко не красавица, точнее, она была уродлива, как тысяча чертей, и если несчастному ангелу вылепить ее нос, то памятник увидят со всех концов кладбища. Ко всему прочему, Господь дал ей острый подбородок, выпуклые глаза, толстые негритянские губы и жесткие курчавые волосы.

Яков никогда не видел, чтобы ангелов изображали с таким лицом, недаром же существует выражение: «Ангельская внешность, ангельское личико». Но как сказать об этом чиновнику?

Хитрый Нахумович деликатно поинтересовался: что, если ангел будет не совсем с лицом покойницы, однако вдовец оставался непреклонным. Только лицо его обожаемой жены! Тут он пускался в воспоминания, рассказывая мастеру о том, каким ангелом была его благоверная, хотя весь Очаков знал мужеподобную чиновницу, иногда поколачивавшую своего муженька.

Когда братья Гойдманы вошли в небольшую мастерскую Нахумовича, сплошь уставленную заготовками и кусками мрамора и гранита, Яков в который раз отбрасывал в сторону рисунок ангела.

– Яша, мое тебе почтение. – Шепсель снял котелок и шутливо поклонился. – Вижу, ты занят очень важным делом. Не окажешь ли нам честь, приняв нас? – Он поднял с пола листок с рисунком и расхохотался: – Никогда не видел ангела с чисто еврейским лицом. Он пришел к тебе во сне? Предупреждаю тебя как хороший друг: эта картина не будет иметь успеха. – Младший Гойдман прищурился. – И, сдается мне, этот ангел сильно смахивает на покойницу Козолупенко. Сознайся, она была твоей музой?

– Скорее проклятый Козолупенко хочет, чтобы она стала моей музой, – буркнул старик. – В его пустую голову влезла мысль, что ненаглядная Циля должна быть увековечена в образе ангела.

Братья переглянулись и расхохотались.

– Насколько я помню эту особу, она не отличалась ни ангельской внешностью, ни ангельским поведением, – встрял Лейба.

Нахумович вздохнул:

– Теперь вы представляете, как тяжела моя работа?

– Держу пари, он заплатит сущие гроши, – усмехнулся Шепсель. – Этот хохол известен всему Очакову как скупердяй.

Нахумович поднял на него миндалевидные глаза, в которых читалась вся скорбь его народа:

– Таки да, он уже заплатил гроши, но при этом желает, чтобы я на месяц стал Микеланджело.

Шепсель хлопнул в ладоши. Яков вздрогнул и поморщился:

– И чего ты хулиганишь?

– Знаешь, мы к тебе почти с аналогичным предложением. – Младший Гойдман засмеялся. – Только мы хотим предложить тебе лавры не итальянца, а грека. По-моему, их скульптуры не хуже. Впрочем, тебе известно, что в эпоху Возрождения все черпали из античности.

– Тебе нужен памятник в виде храма Артемиды? – поинтересовался старик, снова пытаясь сделать набросок ангела.

Шепсель покачал головой:

– Если я окажусь на небесах раньше тебя, позаботься о том, чтобы на моей могиле не было вот этого. – Он ткнул пальцем в рисунок. – Нет, уважаемый, мы к тебе с другим предложением. Нам нужно, чтобы ты на время стал древнегреческим скульптором и делал для нас могильные мраморные плиты и колонны. Впрочем, последние сойдут и в разбитом виде. На их обломки тоже есть спрос.

Нахумович замотал головой:

– Я ничего не понимаю. Какие могильные плиты, зачем?

Шепсель заметил в стороне табурет и, придвинув его к столу мастера, уселся, закинув ногу на ногу. Лейба примостился на обломок гранита.

– Все зависит от того, хочешь ли ты хорошо заработать. – Шепсель приблизил губы к уху скульптора, морщась от крепкого старческого запаха, и жесткие седые волосы, выраставшие прямо из ушной раковины, кольнули его в нос. – Мы предлагаем тебе начать изготовлять подделки. Видишь ли, спрос на антиквариат не падает, зато в этой земле самого антиквариата становится все меньше и меньше.

Старик шумно вдохнул воздух через тонкие ноздри длинного хрящеватого носа.

– Хотите попасть в полицию? – спросил он. – Да, да, вы, ребята, хотите сесть в тюрьму, я это чувствую. Мало того, вы потащите туда несчастного Нахумовича, обремененного огромной семьей.

Шепсель усмехнулся:

– Обремененный семьей Нахумович не желает облегчить ее положение, – сказал он весело. – Что, если у меня есть план и я знаю, как выкрутиться, если уж нам и придется оказаться в полиции?

Яков был непреклонен:

– Старый Нахумович не пойдет на мошенничество. Оно мине не надо.