Шепсель щелкнул пальцами:

– Да ты хотя бы выслушай меня. Твоя роль в нашем деле будет совсем незначительной. Ты делаешь плиту или колонну из мрамора. Далее в игру вступает специалист по древнегреческому языку. Он помогает нам выбить надписи, потом мы состариваем мрамор – и коллекционеры хватают его за милую душу. Я думаю, за одну плиту можно заработать рублей двести-триста. Барыш делим на четверых. Если мы наладим производство, через полгода станем очень состоятельными людьми.

Скульптор молчал, не зная, что ответить. Воображение рисовало радужные картины. Если Шепсель в своем уме, действительно за полгода можно сделать целое состояние. И тогда его обожаемые дети и жена наконец купят себе дорогие обновки, а он сможет приобрести дом у моря, который давно присмотрел.

Шепсель почувствовал, что мастер колеблется, и продолжил атаку:

– Все дело в том, где найти подходящего человека, знатока древнегреческого языка? В этом городе мы мало кого знаем. У тебя никого нет на примете?

Яков наморщил лоб, сделавшись похожим на Бабу-ягу, и вдруг кивнул:

– Допустим, я знаю такого человека. Только предупреждаю, что это большой пройдоха.

Шепсель усмехнулся:

– Для такого дела нам не нужен честный человек. Кто он?

– Один столичный студент – историк Семен Колтунович, – пояснил мастер, вспомнив молодого человека, часто наведывавшегося к нему в дни своих приездов. – Он ежегодно бывает здесь и так же, как и вы, гоняется за археологическим материалом, но не потому, что это интересно ему как историку. Он хочет заработать так же, как и вы.

Шепсель потер подбородок, заросший двухдневной щетиной.

– Историк, Яша, это очень хорошо. Как думаешь, он сумеет состарить мрамор?

Старик пожал круглыми плечами:

– Этого я сказать не могу. Но думаю, ему известны такие технологии. Впрочем, скоро можете спросить у него сами. Завтра он собирался ко мне заскочить. Заходите утром, часиков в девять, и вы найдете его в моей мастерской.

– Вот дела! – подал голос Лейба, до этого внимательно слушавший диалог мастера и своего пройдохи-братца. – Мне начинает казаться, что еврейское счастье поворачивается к нам лицом.

Шепсель взглянул на рисунок ангела, и все трое расхохотались.

Семен Колтунович оказался молодым человеком лет двадцати с лишним, очень высоким и худым, как колодезный журавель, с длинными грязными иссиня-черными волосами, длинным тонким носом, массивный кончик которого был загнут книзу, чуть раскосыми глазами цвета вороньего крыла и бледным лицом затворника.

Услышав, что хотят от него Гойдманы, он расхохотался, показав желтые зубы с прорехой между выпиравшими передними.

– Вы собираетесь таким образом дурить народ? – Историк щелкнул длинными пальцами артиста или скрипача, продемонстрировав траурную кайму под ногтями. – Смею вас уверить, вы не первые в этом бизнесе. Многие делали то же, но зарабатывали меньше, чем рассчитывали.

– Это почему же? – Шепселю было неприятно, что тщательно выверенный план начинает рушиться. Выходит, в нише, которую они облюбовали для себя, уже есть народ?

– Вы предложите мне старить ваш якобы антиквариат и делать на нем надписи на древнегреческом, – продолжал Семен, проведя рукой по давно не мытым волосам, с которых посыпалась перхоть. – Но хочу сразу предупредить, что это чревато последствиями. Видите ли, господа, я не знаю древнегреческий в совершенстве. В гимназии я не особо ретиво относился к этому предмету, а в институте мы мало им занимаемся. Если сказать короче, у меня большие пробелы в грамматике. Ну, скажем, не такие большие, как у гимназиста Саши, которого парочка мошен… – Он осекся, посмотрев на враз окаменевшее лицо Шепселя, взгляд которого не сулил ничего хорошего, и продолжил, поправив себя: – Парочка якобы археологов наняла для подобной работы. Однажды какой-то черепок вызвал подозрение у их клиентов, и они, не будь дураками, отправились к антикварам. Те посоветовали обратиться к профессору, знатоку древнегреческого, и светило не только нашел множество ошибок в грамматике, но и точно определил, в каком классе гимназии учился Саша. В общем, бизнес этих так называемых археологов рухнул, а репутация пострадала. Им пришлось покинуть Очаков, потому что никто во всей округе больше не хотел иметь с ними дел.

Лейба и Нахумович посмотрели на Шепселя, восседавшего на старом табурете. К их удивлению, на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Что вы скажете о подлинных знатоках древнегреческого в Очакове или, может быть, в Одессе? – спокойно спросил он.

Семен покачал головой:

– К сожалению, их мало, и каждый дорожит своей репутацией. Они получают хорошие деньги за консультации, поэтому никогда не согласятся участвовать в аферах.

Младший Гойдман встал и положил на тощее плечо Семена свою тяжелую ладонь:

– Тогда этим придется заняться тебе, мой мальчик. Первое время мы будем очень хорошо платить тебе, чтобы ты купил учебники и совершенствовал древнегреческий.

Семен фыркнул, как недовольный конь:

– Не получится. Я все равно буду делать ошибки. Зачем мне этот гембель?

Последняя фраза окончательно убедила Гойдмана-младшего, что перед ним одессит, изо всех сил пытавшийся продемонстрировать говор второй столицы России.

Но разве можно спрятать Одессу за пазуху? Нет, никому это еще не удавалось, потому что Одесса – это не просто приморский город, это целая страна, живут в ней одесситы – целая национальность.

Встреча с земляком очень обрадовала Шепселя. Он знал: обычно, если два одесссита собирались вместе, афера складывалась сама собой. Во всяком случае, так бывало у них на Молдаванке.

– Если человек говорит: «Не получится», у него действительно ничего не получается, – назидательно ответил Гойдман. – Вот что я скажу тебе, мой мальчик. Идея настолько хороша, хотя и не нова, что я не собираюсь от нее отказываться. Мне нужно подумать, как внести новизну в этот бизнес и как выкрутиться без ущерба для репутации, если кто-то из недоверчивых клиентов пожелает обратиться к знатоку древнегреческого. Пока у меня… – Он вдруг осекся и посмотрел на внезапно распахнувшуюся дверь.

На пороге стояла девушка, идеал еврейской красоты, тонкая, стройная, длинноногая, с огромными черными глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц. Будто выведенные углем, красиво очерченные брови дугами выделялись на матовом лбу, густые черные волнистые волосы («Наверное, мягкие и шелковистые на ощупь», – подумал Шепсель, испытывая желание прикоснуться к ним) падали на плечи, как меховая накидка. Полные красные губы улыбались, приоткрывая белые ровные зубки.

Шепсель подумал, что он никогда еще не видел таких красавиц, хотя в Одессе было немало привлекательных девушек, широкобедрых и грудастых.