Блеск богатства – это одно. Надломленные души – совсем другое. Среди скорбящих были разведенные супруги, переживающие предательство, вдовы, дрейфующие в собственных морях отчаянного одиночества. Один взвинченный инет-банкир, недавно выхолощенный уведомлением об увольнении, трясся из-за перспективы больше никогда не увидеть семизначных чисел. Чарли Келемен – опекун, защитник, надежа обездоленных – спас десятки психически поколебавшихся. Его друзья, в свою очередь, принимая его щедрость, вовлекались в его дружескую когорту. А теперь, лишившись вожака, они казались потрясенными и обессиленными.

Кто же схватил моего друга и зашвырнул его через защитное ограждение Гигантского океанского бассейна?

* * *

В приделе справа Лайла Приоло возвышалась на своих каблуках-стилетах куда выше шести футов. Эта женщина – пожалуй, самая нашумевшая особа, когда-либо ступавшая по дорожкам гарвардского кампуса, – была членом троицы соседок Сэм по комнате в общаге Уэллсли. И Лайла обязана Чарли вечной благодарностью более, чем большинство остальных.

Семейство Приоло редко просило о помощи хоть кого-нибудь. Что толку-то? В конце 1980-х «Форбс» оценивал их состояние в 120 миллионов. Семейство владело обширной недвижимостью и изрядными долями в СМИ. Их автобизнес, чьи рекламные ролики неизменно включали дурацкие джинглы с рефреном «Цены Приоло», прославили их по всей Атланте.

Царственная осанка Лайлы наглядно говорила о ее привилегированном детстве. В отличие от большинства высокорослых женщин, горбящихся и сутулящихся, она демонстрировала безупречную выправку гимнасток советской эпохи. Плечи развернуты, грудь колесом – прямо-таки Надя Команечи{28} плюс двенадцать дюймов.

Менеджеры по продажам в папочкином дилерском центре «Мерседес» тотчас опознали знакомые изгибы и изящные обводы. Ее выпяченные груди они именовали не иначе как «бамперами». Но исключительно заглазно. Иначе она излупила бы их в дерьмо.

Было время, когда Лайла утратила эту величавую осанку, сгибаясь под шквалом губительных посягательств мужа Херли, бывшей звезды футбола из Йеля. Поначалу покушения были сугубо словесными. Потом дошло до рукоприкладства. Никто не замечал тревожных признаков разлада безупречной пары из Атланты – вспыльчивости, повышенных голосов и косвенных намеков на то, что в спальне дело не ладится. Никто не замечал отвратительных лиловых кровоподтеков, прикрытых блузками Лайлы.

Никто, кроме Чарли. Во время деловой поездки в Атланту он учуял беду и переговорил с Лайлой с глазу на глаз. При виде ее синяков он скривился. Сообщил Кэшу – отцу Лайлы, а затем пустил в ход свой незаурядный дар убеждения, чтобы помешать южному джентльмену прикончить зятя.

Чарли также порекомендовал Кэшу первоклассного сыщика из Балтимора. Детектив поймал Херли на горячем с другой женщиной. Благодаря живописным фотоснимкам развод стал игрой в одни ворота. Чарли, пустив в ход интуицию и холодный расчет, вероятно, сберег семейству Приоло многие миллионы.

– Перебирайся в Нью-Йорк, – увещевал Чарли Лайлу. – Перемены пойдут тебе на пользу.

Он оказался прав. Вдали от Херли, вдали от вербальных и физических посягательств, она пошла на поправку. Она почти забыла, что такое развлечения. Но Сэм и Чарли позаботились, чтобы Лайле – теперь матери-одиночке в Нью-Йорке – было чем заняться. Последовали бесчисленные обеды, походы в театры и на уйму новых художественных выставок. Чувство собственного достоинства вернулось к Лайле, и она снова распрямила хребет.

А еще осуществила сладчайшее возмездие. Восемнадцать месяцев спустя после вступления развода в законную силу Херли вернулся на Йельский кубок, где более 60 тысяч фанатов набились на трибуны, чтобы посмотреть игру с Дартмутом. В перерыве между таймами учебное заведение устроило чествование своим величайшим игрокам. В число прославляемых входил и этот мешок жидкого беличьего помета, лупивший жену. Он числился четвертым в йельском списке нападающих всех времен.

В тот бодрящий осенний день в Нью-Хейвене Херли так и не дождался ликований в свой адрес. Когда одинокий биплан принялся кружить над стадионом, буйный хохот толпы напрочь лишил его всех лавров. За самолетом тащился длинный транспарант с надписью: «У Херли микрохер».

Толпа гоготала. Одуревшие йельцы скандировали во всю мощь своих легких и напрягая свои микроскопические мозги до отказа: «Микрохер, микрохер!» Вот так экс-нападающий стал посмешищем всех времен и экс-легендой.

Никто не представлял могущества публичного унижения до такой степени, как Лайла Приоло. У нее же имелись на то веские причины, усвоенные на собственном опыте еще в пору студенчества в Уэллсли.

* * *

Сейчас Лайла стояла вместе со своим отцом, безмолвно благодаря Чарли, как и все мы остальные. Не будучи католиками, Приоло с любопытством смотрели, как монсиньор Бэрд свершает таинство евхаристии над гостями. Кэш прилетел воздать последние почести из Атланты, и я гадал, о чем он думает. Вероятно, Кэш ощутил мой интерес. Встретился со мной взглядом и кивнул – несомненно, ведая, что Чарли некогда пришел на помощь и ко мне.

Вплоть до этого момента похорон я обходил Сэм стороной. Удерживала меня не неуклюжая щепетильность, а чувство самосохранения. Когда же Сэм подошла причаститься, избегать взгляда ее остекленевших синих глаз стало больше невозможно. По щекам ее струились слезы, заметные даже сквозь черную вуаль.

Нет слов, чтобы выразить, что она чувствовала.

Наши глаза встретились, и тотчас возникла близость. В горе. В воспоминаниях о прошлом разе, когда смерть коснулась обеих наших жизней. То есть 18 месяцев назад. Полицейская с высоко подрисованными бровями, застывшими в тревожном выражении перманентного изумления, сказала: «Мистер О’Рурк, я знаю, как это тяжело».

С этими словам офицер ввела меня в промороженное нутро нью-хейвенского морга. В центре выстуженной комнаты стояли две каталки из нержавейки, на каждой из которых лежало по телу, накрытому с головой. Одно взрослое. Одно детское.

Я произнес «Отче наш» миллион раз, надеясь на чудо. Я присягал больше никогда не пропускать мессы, если только Бог пронесет чашу сию мимо моей семьи. Эвелин была моей возлюбленной с колледжа, моей женой, моей единственной, моей опорой, моим другом, щедрой женщиной, подарившей мне Финн – нашу дочь. Мне страстно хочется услышать звонкий смех нашей четырехлетней малышки.

Теперь когорта Чарли возглашала «Отче наш» в храме Святого Иосифа угрюмым напоминанием о том, как мои истовые молитвы остались в Нью-Хейвене без ответа. Дальнобойщик уснул за рулем своего 18-колесного тягача у самого въезда в город. Эвелин и Финн погибли мгновенно в последовавшей за этим катастрофе; удар и рваный металл сминающихся автомобилей изувечили их тела. Эти воспоминания мучили меня, и я невольно вздрогнул в гулкой церкви, когда Энни взяла меня за руку.