– Его ассистентка рассказала мне все. Ты же знаешь, Джини от него просто на стенку лезет.

– Понял.

– Очевидно, у Скалли грандиозный клиент из Денвера. Этот тип прилетел вчера утром, и они весь день проторчали за закрытыми дверьми, просматривая портфель.

– Держу пари, у бедняги все уши завяли. – Четыре стены и громогласнейший на свете фондовый брокер – по-моему, это жестокое и необычное наказание.

– Не перебивай, – упрекнула меня Энни. – После обеда клиент говорит, что хочет посетить стрип-бар на Таймс-сквер. Скалли просто трясет. Боится, что кто-нибудь его узнает.

– Но соглашается пойти за компанию.

– Именно, – поддержала Энни. – Клиент настаивает, что сесть надо в первом ряду. И Скалли еле волочит ноги, съеживается, пытаясь выглядеть как можно меньше, когда вдруг видит танцовщицу на помосте.

Поднявшись с места, Энни отошла на пять шагов, развернулась и пошла ко мне, извиваясь талией и виляя бедрами, как стриптизерша. Обе руки согнуты в локтях и подняты над головой.

Чудесный язык тела.

– Что-то в танцовщице кажется ему знакомым, – проговорила Энни на три такта на ходу. – Но Скалли никак не сообразит, где ее видел. – Энни на миг нахмурилась, изображая глубокую сосредоточенность.

Многие ли из женщин способны поведать историю о стрип-баре?

– Зато танцовщица узнает Скалли с ходу. Бросает на него один лишь взгляд, и тут же все закрывается. – Энни скрестила руки на груди в виде буквы X.

– Представляю.

– Она удирает со сцены, вереща что-то по-норвежски.

– Откуда ты знаешь, что это был норвежский?

– Она бонна Скалли.

– Быть не может!

– Очевидно, девушка уходила каждый вечер около 8.30 и являлась только под утро. Она так хорошо обращалась с детьми, что его жена ничего не говорила. А Скалли приходит домой поздно. Он всегда думал, что мамзель уже в постели.

– А что сказал клиент?

– О, он вне себя. Вышибала вышвырнул их из бара. Девушка была в истерике.

– Я бы заплатил, чтобы это увидеть.

– Дальше – больше. На улице были двое полицейских, и вышибала пожаловался легавым. Поднялся грандиозный гвалт, ты же знаешь, как Скалли может драть глотку. Тут же подоспела парочка репортеров, и теперь «Нью-Йорк пост» может тиснуть статью.

– С СКК спереди посередке, – заметил я.

– Не говоря уж о Скалли и его клиенте, – подхватила Энни. – Интересно, что скажут их жены?

Мы оба рассмеялись, и лицо Энни согрелось радостью, покинувшей мою жизнь. Долгий, нескончаемый момент я раздумывал, не пригласить ли ее вниз на чашечку кофе.

Нет, сказал я себе. Энни на тебя работает. Она на восемь лет моложе тебя.

Но решил позвать все равно. Прошел уже не один месяц с тех пор, как я встречался с женщиной за чашкой кофе. А вчерашний денек выдался тот еще – разговор с Тэйером, преподавание ему урока финансовой дисциплины смерти… Компания Энни мне бы не помешала. Да и дерзать все-таки надо. Байка о Скалли, подействовав, как тоник, будто отогнала нежеланные воспоминания. Моя карьера снова вышла на первый план, отгородив меня от прошлого. Энни, ОФЛ и новые перспективы – в тот момент все было мне на руку.

Но тут зазвонил телефон, лишив меня этой возможности. Я так и не пригласил Энни. Это вмешательство напомнило мне, что как раньше уже не будет никогда. Не будет движения вперед, да и вообще никакого движения. Всегда что-нибудь да засосет меня обратно, в мир Чарли Келемена.

– Можно поговорить с Гровером О’Рурком?

– Зовите меня Гроувом.

Мне всегда хотелось это сказать.

– Это Мэнди Марис. – Ее голос был полон энергии и повелительности.

– Чем могу служить? – Бросив взгляд на часы, я дал Энни знак секундочку подождать.

– Ну, вы могли бы позволить мне купить вам чашечку кофе, – дружелюбно ответила Марис, сплошь мед и обаяние.

Вот ты-то как раз меня ее и лишила.

– Как я понимаю, вы с Чарли Келеменом были близкими друзьями, – продолжала она.

– Лады, – отрезал я, врезав по тормозам, – может, вам следует представиться, Мэнди Марис?

Энни, почувствовав, что это надолго, вернулась за свой стол. В нашем бизнесе никогда не знаешь, когда всплывет новая возможность или проблема.

Проклятье.

– Я из «Нью-Йорк пост», – пояснила Марис. – Я бы хотела задать вам пару вопросов.

Только не это.

– Минуточку, – сказал я и перекинул Мэнди Долбаную Марис на отдел СКК по связям с общественностью. Не предупреждая ее, просто нажал кнопку перевода, настучал внутренний номер – и бац, нажал кнопку перевода снова.

Гордыня тут ни при чем. Кто в силу привычки, кто после курса молодого брокера, но консультанты научились никогда не беседовать с репортерами. Никаких плюсов, сплошные минусы. Пресса ужасает меня, своего рода условный рефлекс, выработанный за восемь лет промывки мозгов.

Телефон позвонил тотчас же, не оставив мне времени поразмыслить о собственном грубиянстве, а Марис – перезвонить.

– Слыхал, ты вчера был в офисе, – прошелестел Клифф Халек своим скрипучим голосом. – Я думал, ты собираешься на Род-Айленд.

– Стоя на краю могилы, схлопотал реферала от банкира. В буквальном смысле. – Порой я просто ненавижу свой «Блэкберри».

– Серьезная сица? – поинтересовался он, пустив в ход принятое в СКК сокращение от «ситуация».

– IPO. У моего парня 100 миллионов долларов в акциях. – Ну вот, поехали, слово «парень». На сознательном уровне я уже принял Тэйера под опеку и перенес его из графы «потенциальные» в графу «клиенты». На подсознательном из кожи вон лез, чтобы переключиться на развязный суржик финансистов. Но не сработало. В голосе ни малейшего энтузиазма. Ни намека на «шикарно».

– Не забывай о своих голодающих братьях в Деривативах, – поддел меня Халек, неизменно напрашивающийся на подряд. Пакет акций на 100 миллионов долларов сулит для его команды возможность похеджировать. А заодно он меня проверял, различив нечто чуждое, отнюдь не похожее на шапкозакидательскую браваду топ-продюсера.

– Рановато, Клифф. До IPO еще полгода. Еще шесть месяцев банкирам ловить нечего. Кто знает, когда откроются корпоративные окна? Держу пари, пройдет восемнадцать месяцев, прежде чем он сможет выйти на торги.

– Усек… – Он попробовал сменить тему: – Как прошли похороны?

– Пристойный панегирик, но я бы предпочел, чтобы монсиньор Бэрд закруглился пораньше.

– Католики еще легко отделались. Радуйся, что тебе не приходится отбывать шиву{34}. Это семь дней.