Его перебил неожиданный дикий рев сзади. Страшно ворочаяглазами, угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и таксвирепо, что все вздрогнули.

Корзинщик, корзинщик, Дери с нас за корзины!..

– Опять ты нагрузился, вельбот проклятый! –закричал Меннерс. – Уходи вон!

… Но только бойся попадать В наши Палестины!..

– взвыл угольщик и, как будто ничего не было, потопилусы в плеснувшем стакане.

Хин Меннерс возмущенно пожал плечами.

– Дрянь, а не человек, – сказал он с жуткимдостоинством скопидома. – Каждый раз такая история!

– Более вы ничего не можете рассказать? – спросилГрэй.

– Я-то? Я же вам говорю, что отец мерзавец. Через негоя, ваша милость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживатьбренное пропитание..

– Ты врешь, – неожиданно сказал угольщик. –Ты врешь так гнусно и ненатурально, что я протрезвел. – Хин не успелраскрыть рот, как угольщик обратился к Грэю: – Он врет. Его отец тоже врал;врала и мать. Такая порода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мыс вами. Я с ней разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четырераза, или немного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свойуголь, я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у неехорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Меннерс, она, понятно, не скажетдвух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды и толки. Онаговорит, как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься

– как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы,а у нее то же, да не совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ееремесле. – «Я тебе что скажу, – говорит она и держится за мое плечо,как муха за колокольню, – моя работа не скучная, только все хочетсяпридумать особенное. Я, – говорит, – так хочу изловчиться, чтобы у меняна доске сама плавала лодка, а гребцы гребли бы по-настоящему; потом онипристают к берегу, отдают причал и честь-честью, точно живые, сядут на берегузакусывать». Я, это, захохотал, мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: – «Ну,Ассоль, это ведь такое твое дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокругпосмотри: все в работе, как в драке». – «Нет, – говорит она, – язнаю, что знаю. Когда рыбак ловит рыбу, он думает, что поймает большую рыбу,какой никто не ловил». – «Ну, а я?» – «А ты? – смеется она, –ты, верно, когда наваливаешь углем корзину, то думаешь, что она зацветет». Воткакое слово она сказала! В ту же минуту дернуло меня, сознаюсь, посмотреть напустую корзину, и так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки;лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало. Я малость протрезвелдаже! А Хин Меннерс врет и денег не берет; я его знаю!

Считая, что разговор перешел в явное оскорбление, Меннерспронзил угольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: –Прикажете подать что-нибудь?

– Нет, – сказал Грэй, доставая деньги, – мывстаем и уходим. Летика, ты останешься здесь, вернешься к вечеру и будешьмолчать. Узнав все, что сможешь, передай мне. Ты понял?

– Добрейший капитан, – сказал Летика с некоторойфамильярностью, вызванной ромом, – не понять этого может только глухой.

– Прекрасно. Запомни также, что ни в одном из техслучаев, какие могут тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ниупоминать даже мое имя. Прощай!

Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувствопоразительных открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, –одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Духнемедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, толькокогда сел в лодку. Смеясь, он подставил руку ладонью вверх – знойномусолнцу, – как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыли стал быстро грести по направлению к гавани.

Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль,собиратель песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с АлымиПарусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавкивернулась домой расстроенная, с печальным лицом. Свои товары она принеслаобратно. Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь послетого, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-тозначительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем постеклу окна, у которого стала, рассеянно наблюдая море.

Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открылсчетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидеввнушительное трехзначное число. – «Вот сколько вы забрали сдекабря, – сказал торговец, – а вот посмотри, на сколько продано». Ион уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.

– Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, чтоон груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было отстыда. И он стал говорить: – «Мне, милая, это больше не выгодно. Теперь в модезаграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал.Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, онсжалился надо мной, так как посоветовал сходить в «Детский Базар» и «АладиновуЛампу».

Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робкопосмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, накоторые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборовтяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продевсвою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу влицо, продолжала с деланным оживлением: – Ничего, это все ничего, ты слушай,пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там кучанарода. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку вочках. Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся вмоей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок иотдал обратно.

Лонгрен сердито слушал. Он как бы видел свою оторопевшуюдочку в богатой толпе у прилавка, зава ленного ценным товаром. Аккуратныйчеловек в очках снисходительно объяснил ей, что он должен разориться, ежелиначнет торговать нехитрыми изделиями Лонгрена. Небрежно и ловко ставил он передней на прилавок складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрныеотчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все этопахло краской и школой. По всем его словам выходило, что дети в играх только подражаюттеперь тому, что делают взрослые.

Ассоль была еще в «Аладиновой Лампе» и в двух других лавках,но ничего не добилась.

Оканчивая рассказ, она собрала ужинать; поев и выпив стаканкрепкого кофе, Лонгрен сказал: – Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть,снова поступлю служить – на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, –задумчиво продолжал он, думая об игрушках. – Теперь дети не играют, аучатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль,право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимооставить тебя одну.