В течение года, пока «Ансельм» посещал Францию, Америку иИспанию, Грэй промотал часть своего имущества на пирожном, отдавая этим даньпрошлому, а остальную часть – для настоящего и будущего – проиграл в карты. Онхотел быть «дьявольским» моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купаньи, сзамирающим сердцем, прыгал в воду головой вниз с двухсаженной высоты.По-немногу он потерял все, кроме главного – своей странной летящей души; онпотерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменилтемным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткостьработающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека,смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивуютекучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным серебромрыб.

Капитан «Ансельма» был добрый человек, но суровый моряк,взявший мальчика из некоего злорадства. В отчаянном желании Грэя он видел лишьэксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца черездва Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: – «Капитан Гоп, я ободрал локти,ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, головатрещит, а ноги трясутся. Все эти мокрые канаты в два пуда на весу рук; все этилеера, ванты, брашпили, тросы, стеньги и саллинги созданы на мучение моемунежному телу. Я хочу к маме». Выслушав мысленно такое заявление, капитан Гопдержал, мысленно же, следующую речь: – «Отправляйтесь куда хотите, мой птенчик.Если к вашим чувствительным крылышкам пристала смола, вы можете отмыть ее домаодеколоном „Роза-Мимоза“. Этот выдуманный Гопом одеколон более всего радовалкапитана и, закончив воображенную отповедь, он вслух повторял: – Да. Ступайте к„Розе-Мимозе“.

Между тем внушительный диалог приходил на ум капитану всереже и реже, так как Грэй шел к цели с стиснутыми зубами и побледневшим лицом.Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что емустановится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в егоорганизм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепиего сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнека канат вырывалсяиз рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса свшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой,требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибаяспину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки,издевательства и неизбежную брань, до тех пор пока не стал в новой сфере«своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление.

Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на реюпарус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился напалубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал: – Слушайвнимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана.

И он стал читать – вернее, говорить и кричать – по книгедревние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился снавигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией.Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы».

В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез истраха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моимиглазами. Если бы ты слышала, как я: приложи к уху раковину: в ней шум вечнойволны; если бы ты любила, как я – вс„, в твоем письме я нашел бы, кроме любви ичека, – улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузомв Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправилсянавестить замок. Все было то же кругом; так же нерушимо в подробностях и вобщем впечатлении, как пять лет назад, лишь гуще стала листва молодых вязов; ееузор на фасаде здания сдвинулся и разросся.

Слуги, сбежавшиеся к нему, обрадовались, встрепенулись изамерли в той же почтительности, с какой, как бы не далее как вчера, встречалиэтого Грэя. Ему сказали, где мать; он прошел в высокое помещение и, тихоприкрыв дверь, неслышно остановился, смотря на поседевшую женщину в черном платье.Она стояла перед распятием: ее страстный шепот был звучен, как полное биениесердца. – «О плавающих, путешествующих, болеющих, страдающих иплененных», – слышал, коротко дыша, Грэй. Затем было сказано: – «имальчику моему…» Тогда он сказал: – «Я …» Но больше не мог ничего выговорить.Мать обернулась. Она похудела: в надменности ее тонкого лица светилось новоевыражение, подобное возвращенной юности. Она стремительно подошла к сыну;короткий грудной смех, сдержанное восклицание и слезы в глазах – вот все. Но вэту минуту она жила сильнее и лучше, чем за всю жизнь. – «Я сразу узналатебя, о, мой милый, мой маленький!» И Грэй действительно перестал быть большим.Он выслушал о смерти отца, затем рассказал о себе. Она внимала без упреков ивозражений, но про себя – во всем, что он утверждал, как истину своейжизни, – видела лишь игрушки, которыми забавляется ее мальчик. Такимиигрушками были материки, океаны и корабли.

Грэй пробыл в замке семь дней; на восьмой день, взяв крупнуюсумму денег, он вернулся в Дубельт и сказал капитану Гопу: «Благодарю. Вы былидобрым товарищем. Прощай же, старший товарищ, – здесь он закрепил истинноезначение этого слова жутким, как тиски, рукопожатием, – теперь я будуплавать отдельно, на собственном корабле». Гоп вспыхнул, плюнул, вырвал руку ипошел прочь, но Грэй, догнав, обнял его. И они уселись в гостинице, все вместе,двадцать четыре человека с командой, и пили, и кричали, и пели, и выпили исъели все, что было на буфете и в кухне.

Прошло еще мало времени, и в порте Дубельт вечерняя звездасверкнула над черной линией новой мачты. То был «Секрет», купленный Грэем;трехмачтовый галиот в двести шестьдесят тонн. Так, капитаном и собственникомкорабля Артур Грэй плавал еще четыре года, пока судьба не привела его в Лисе. Ноон уже навсегда запомнил тот короткий грудной смех, полный сердечной музыки,каким встретили его дома, и раза два в год посещал замок, оставляя женщине ссеребряными волосами нетвердую уверенность в том, что такой большой мальчик,пожалуй, справится с своими игрушками.

Струя пены, отбрасываемая кормой корабля Грэя «Секрет»,прошла через океан белой чертой и погасла в блеске вечерних огней Лисса.Корабль встал на рейде недалеко от маяка.

Десять дней «Секрет» выгружал чесучу, кофе и чай, одиннадцатыйдень команда провела на берегу, в отдыхе и винных парах; на двенадцатый деньГрэй глухо затосковал, без всякой причины, не понимая тоски.

Еще утром, едва проснувшись, он уже почувствовал, что этотдень начался в черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забылпрочитать газету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельногонапряжения; среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимноуничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся делом.

В сопровождении боцмана Грэй осмотрел корабль, велелподтянуть ванты, ослабить штуртрос, почистить клюзы, переменить кливер,просмолить палубу, вычистить компас, открыть, проветрить и вымести трюм. Нодело не развлекало Грэя. Полный тревожного внимания к тоскливости дня, он прожилего раздражительно и печально: его как бы позвал кто-то, но он забыл, кто икуда.