от смеха. И еще, наверное, навеяно любопытством. Мне стало жутко интересно, как отреагирует служанка, если я сейчас позволю то же самое прикосновение, которое нас сблизило Дашей. Отложив в сторону вилку с ножом, я тихонько приподнял юбку Ксении и коснулся ее голого бедра, пухленького, атласно-розового. Затем поднял к ней взгляд, чтобы встретиться с карими глазами, в которых сейчас отражалось все великолепие переживаний.

— Дыши глубже, — посоветовал я, поглаживая ее бедро.

И она задышала: ее полная грудь, вздымалась, едва ли не разрывая платье, и опадала, а из приоткрытого ротика шумно вылетал воздух. Щечки Ксении стали вишневыми, а глаза огромными и немного сумасшедшими.

— Тебе это нравится? — полюбопытствовал я, представляя, как снимаю с нее это серое, слишком консервативное платье. Мое воображение мигом нарисовало Ксюшу совершенно голой. Вот она стоит, прислонившись бледными, объемными ягодицами к кухонному столу. Повара, Кузьмы Ильича, на кухне нет. Есть только она и я. Ее полная грудь покрытая конопушками еще гуще чем лицо, и соски… они крупные и вздернутые от возбуждения.

— Можно я вам принесу компот? — жалобно произнесла она, прерывая игры моего шкодливого воображения. — Александр Петрович! Вы еще не выбрали десерт.

И впору было бы сказать, что уже выбрал — выбрал ее. Но в самом деле, я слишком заигрался. В моем юном теле уж слишком шалят гормоны — нельзя давать им столько воли. Меня сегодня ждет целый ворох дел. На столе возле плетенки с хлебом лежит письмо от графа Голицына; мне очень нужно сегодня же прокачать по максимуму «Лепестки Виолы»; мне нужно добавить в свой арсенал еще пару шаблонов и внести корректировки в старые; мне… В самом деле, мне нужно остановится с нескромными играми и хотя бы на время стать серьезнее.

— Да, Ксюш, подай компот. Просто компот. Увы, на десерты сегодня нет времени, — убрал руку с ее бедра, и служанка вздохнула. С облегчением или разочарованием — это от меня ускользнуло.

И руку я убрал очень вовремя: в столовую вошла Елена Викторовна. Отодвинула со скрипом стул и села, глядя на меня.

— Что пишет его сиятельство Голицын? — поинтересовалась она.

— Мам, еще не читал, — я кивнул на запечатанное письмо. — Тебе это вряд ли будет интересно. Думаю, в письме речь о нашем совместном деле, о некоторых научных изысканиях и новых технических решениях по улучшению конструкции виман.

— Теперь мне кажется, что ты становишься очень похожим на отца, — сказала она, глядя на меня с чуть рассеянной улыбкой. — Ты в самом деле становишься взрослым.

Вот что это сейчас было? Может, на графиню так подействовали «Капли Дождя», которые я применил утром для ее умиротворения? Так нет, не работает этот шаблон таким образом. Он лишь успокаивает, навевает приятные мысли и ощущения, но никак не меняет человека. По крайней мере, не меняет так быстро.

Ладно. Даже если мама стала такой ненадолго, все равно хорошо. Прежде чем взять в руку стакан с вишневым компотом, я поманил маму пальцем. И когда она наклонилась, наверное, ожидая от меня какого-то откровения, я чмокнул ее в щеку.

— Ваше сиятельство! Там, извините, какие-то люди! — огласил дворецкий, открыв двери в столовую. — Вас требуют!

Антон Максимович смотрел на меня.

«Боги! Как же это не вовремя! Вот на кой мне сейчас „какие-то люди“?», — подумал я и сказал:

— Пусть ждут в гостиной. Скажите, граф обедает.

Мамино спокойствие тут же словно ветром сдуло. Штормовым.

— Какие еще люди⁈ — Елена Викторовна, предчувствуя недоброе, вскочила со стула.

— С виду очень серьезные, ваше сиятельство. Служебный жетон предъявили. Говорят, аж из самой имперской канцелярии этого самого… Чести и Права! — дворецкий указал пальцем на потолок.

— Артемида Защитница, помоги!.. — прошептала графиня и испуганно посмотрела на меня.

Глава 6

«Инквизитором» по Захарову

Явление людей из имперского надзора — чаще всего событие неприятное. И я должен был их ждать, тем более после разговора в больничной палате с графом Захаровым. Но черт принес их так невовремя! Вернее, не черт, а Гера. Конечно, это шутка, но за ней вполне могли скрываться происки рассерженной жены Перуна. Влияние богов обычно таково: они управляют лишь случаем. Обстоятельства складываются так, что ты воспринимаешь их как неожиданное везение или напротив — жуткую неудачу. Это лишь в легендах да мифах Небесные переводят на смертных молнии или оказывают какое-либо грубое материальное воздействие. Ладно, о богах сейчас рассуждать неуместно: на меня вопросительно смотрел Антон Максимович и мама, пылая взглядом, ожидала моей реакции.

— Пусть ждут в гостиной, — повторил я, неторопливо попивая компот и поглядывая на застывшую у края стола Ксению.

— Может ты поторопишься, Саш? Все-таки люди из высокой имперской службы, — заметила графиня.

— Да, мам. Компот, кстати, вкусный. Надо бы повара похвалить, — отставив стакан, я встал и вышел из-за стола. — И борщ очень даже. Моя благодарность Кузьме Ильичу.

В гостиной меня дожидались двое: все тот же граф Захаров и виконт Костромин — мужчина тоже в возрасте, лет этак за пятьдесят, шатен с сединой, густыми усами, в очках.

— У нас к вам несколько вопросов, Александр Петрович, — после недолгого представления, произнес Захаров. — Можно сказать продолжение разговора, прерванного в доме Асклепия.

— Что он натворил еще? В каком доме Асклепия? — вмешалась мама.

— Как же вы, ваше сиятельство не ведаете? Речь о доме Асклепия, который на Старолужской. В понедельник, двадцать третьего мы имели общение с вашим сыном в палате, где лежит на лечении виконт Ковальский Густав Борисович. Надо заметить, пребывал Ковальский в крайне скорбном состоянии, и не без помощи вашего сына, — сообщил Захаров и покосившись на диван, спросил: — Позволите присесть? Разговор может не выйти коротким, а нам еще писать бумаги придется.

— Да, конечно, господа. Прошу, — позволила графиня и, открыв дверь шире, призвала: — Антон Максимович, пожалуйста, организуйте столик возле дивана. Господам от государя потребуется писать документы, — при этом мама не упустила момента сердито глянуть на меня и полушепотом спросить: — Это вы с Талией успели?

— С Талией Евклидовной Евстафьевой, — подтвердил виконт Костромин, видимо отличавшийся хорошим слухом, и добавил: — Мы как раз только что от нее. Занятный разговор был. Такое нам наговорила, что теперь не знаем, что и думать. Получается, дело ваше вовсе не простое.

Мама побледнела и опустилась в кресло. А мне оставалось гадать, что такого могла наговорить баронесса. Скрывать от имперской канцелярии мне было нечего: угон виманы у барона Веселова — чистой воды шалость, раз сам Веселов не имел ко мне претензий. Гонки над улицами столицы с опасным пилотированием — тоже мелочь, поскольку не повлекли никаких серьезных последствий. За такое могут наказать лишь простолюдина и то не слишком обременительным штрафом. А погром в «Ржавом Париже» — это как бы самооборона. Уж ни один человек в здравом уме не поверит, будто я этакий нехороший, накинулся на толпу ребяток с сомнительной репутацией и отделал их. По всем этим пунктам у меня не было никакого беспокойства, если не считать падения Лиса с виманы — вот здесь уже могли как-то повернуть против меня и присудить не более чем штраф, да взыскать сумму оплаты его лечения. Ах, да, мы бедного Лиса пытали прямо в больничной палате. Может здесь фантазия госпожи Евстафьевой разыгралась каким-то особым образом, и она наговорила того, чего не происходило. В общем, мне стало очень любопытно, поэтому я не стал садиться в кресло, придвинул стул и сел на него так, чтобы оказаться ближе к служителям имперского надзора и поглядывать, что будет писать виконт Костромин на листках с канцелярским гербом.

— Можно я вас, Александр Петрович, спрошу прямо. Совершенно прямо об одном не дающем нам покоя вопросе, — Захаров прищурился, глядя на меня, и как ни странно, на глазах его проступила улыбка. — Вот если бы вы еще честно ответили, то очень бы облегчили нам это разбирательство, оказавшееся на редкость непростым.

— Ну так, спрашивайте, Иван Ильич. Буду очень рад помочь вам, — согласится я и достал из кармана коробочку «Никольских». — Желаете немного подымить, господа?

— Чуть позже, если здесь курить позволено, — отозвался Захаров. Костромин мотнул головой, что-то записывая в бланк с гербом. А вот мама… Мама удивила: взяла из моих рук сигарету, щелкнула зажигалкой, подрагивающей в ее пальчиках.