— Боги, она не целка! Надо же какая радость! Кого еще, кроме Айлин ты осчастливил? — раздался за мой спиной голос Ковалевской.

— Оль, просто глупое сообщение от поклонницы, — я повернулся и поймал ее руку. — Заметь, она не говорит, будто в ее радости повинен я. А ты ревнуешь? Скажи «да». Мне будет это приятно.

— Нет, — решительно отвергла княгиня. — И туфли будем покупать мне в субботу. В восемнадцать часов у Третьей Имперской башни. Запиши это себе на самом видном месте.

— А чего ты с утра такая агрессивная? — я обнял ее и поцеловал в краешек губ.

— Вообще сумасшедший! На нас смотрят! — Ковалевская возмущенно отстранилась.

— Тебя сложно понять. Раньше тоже смотрели, когда ты сама оставляла мне следы помады на щеке, — я отпустил ее, и мы стали подниматься по лестнице в класс.

— Это было раньше. И да, я такая, — не без гордости известила княгиня.

— А знаешь, что… — тут я вспомнил, что у меня в субботу в восемь встреча с Артемидой. За два часа я вряд ли успею решить вопрос с туфлями госпожи Ковалевской. И тем более не успею провести с ней время так, чтобы получить взаимное удовольствие. И я сказал: — В субботу не получится. У меня важная встреча в восемь часов. Так что подождут твои туфли.

— Елецкий! Ты уверен? — она остановилась с изумлением, даже непониманием глядя на меня.

— На сто процентов. Разве я произвожу впечатление неуверенного в себе мужчины? — задал я встречный вопрос.

— Ну и ладно. Смотри не пожалей потом, — конечно она обиделась. Было ясно по ее порывистой походке.

Ничего не поделаешь. Княгинь иногда нужно приземлять. Почему ее дурное настроение с утра должно быть моей проблемой?

В класс я вошел чуть позже ее. На меня смотрело два десятка пар глаз. Готов поклясться эти же самые глаза никогда прежде не смотрели на графа Елецкого так.

— Привет, Саш! — раздался голос Романовича с дальней парты.

— Прекрасно выглядите, ваше сиятельство, — Татьяна Булевская одарила меня очаровательной улыбкой и будто случайно задела мое плечо вполне себе приятной грудью.

Следом еще приветствия, заискивающие взгляды бывших почитателей Сухрова. А вот он и сам… С заклеенным носом, опухшими губами и желтоватыми пятнами на лице — следы магического изведения гематом. Еще я успел отметить, что в классе пока не было Никиты Подамского и Грушиной.

Еграм кивнул мне. Встал и подошел, немного прихрамывая.

— Здоров, — сказал он. — Надо бы поговорить.

Глава 4

Эршага Нуи

— Здоров, — я кивнул вполне добродушно. — Ну раз надо, идем, — вышел за ним из класса, вполне понимая, о чем пойдет речь.

— Ты хотел с Вархой встретиться. В общем, я ему передал часть разговора, — сказал Сухров, прислонившись спиной к стене. — Не слово в слово конечно, а так… Смысл, будто ты хочешь взять с ним реванш в честном бою, а не четверо на одного.

— И что он? — я прищурился.

— Он не против. Удивился сильно, пытался понять, кто за тобой стоит. В общем много разговоров было. Пересказать сейчас не успею. Если согласишься, то по времени так: или в среду, то есть завтра в два часа дня; если не можешь в среду, тогда только в субботу. До субботы он уезжает куда-то. Хотел склонить его к встрече на нашем пустыре, но Варха ни в какую. Говорит, только Шалаши или их район, — пояснил Сухров, обернувшись на проходивших дам из класса Рамила Адашева. И добавил: — Жопа у Ленской хорошая.

— Да. Милая девочка, что спереди, что сзади, — согласился я, одновременно думая, как ответить на согласие Вархи. До субботы как бы долго ждать, это не так важно — ждать я умею. Но есть еще подозрение, что Ковалевская одумается и перенесет встречу в субботу на более ранее время. Если среда, то… до завтра я не успею прокачать «Лепестки Виолы», а они очень нужны — вчерашний день показал их важность. К тому же «Стальные Волки» могут приготовить гораздо более неприятные сюрпризы, чем стрелок с остробоем — дурачок Подамский. Да, кстати, остробой то у «волков» боевой и пистолет имеется. Вимана господина Веселова вон как пострадала. Но выбрать что-то требовалось, и я решился: — Ладно, давай на завтра. Передай, что согласен в том же месте, где мы бились с тобой — во дворе старого «колбасника».

— Ты понимаешь, честный поединок с ним может не выйти. Он слабее меня, но не слишком. Для него любой бой, это драка без правил: может песок в глаза бросить, может незаметно заточкой шырнуть. Только дело даже не в Вархе, а в их стае в целом. Они очень злы на тебя за Лиса и за то, что ты их всех выставил дураками. Сейчас в клубке только и говорят об этом. Теперь и я знаю, кто так отделал Лиса и что случилось в «Ржавке», — граф Сухров усмехнулся и на его избитом лице проступило явное удовольствие.

— Разберемся. Жаль, времени мало, но ничего, подготовлюсь, — я подумал, что сегодня придется отказаться от первоначальных планов. Увы, к Айлин в гости после уроков не попаду, и конечно, никаких торжеств по случаю исчезновения целки у госпожи Евстафьевой. Все свободное время я посвящу прокачке нужной мне магии и дополню арсенал еще парой заготовок. — Ладно, передай ему, что завтра в два дня, — подытожил я.

— Не советую брать никого из наших девочек. Если хочешь, могу пойти с тобой, — неожиданно предложил Ергам, и тут же сделал важное дополнение: — Но быть полностью на твоей стороне не смогу. Могу лишь держать нейтралитет. Если что-то пойдет слишком нечестно, обещаю замолвить свое слово.

— Было бы неплохо, — немного подумав, согласился я. — Твои эти… — я неопределенно кивну в сторону двери в класс, имея в виду Лужина и прочих шестерок. — Тоже пойдут.

— Не знаю. Поговорю. Думаю, это было бы полезно для тебя. Если они пойдут можно представить, как спор районов: нас представляешь ты, Резники — Варха, — он хотел сказать что-то еще, но в коридоре появился госпожа Явлинская, ведущая у нас прикладную геометрию, и мы зашли в класс.

Ни Ковалевской, ни Синицыной о предстоящем завтра я не говорил, лишь извинился перед Айлин, что не смогу сегодня провести с ней время, как мы договаривались. Последний урок — урок имперской литературы, я провел, закрыв глаза и усиленно работая над шаблоном управления лазутчиком. В прошлом он назвался «Эроши ви Кайрин», в переводе с лемурийского «Нанятый в Пустоте», но для простоты я называл эту заготовку просто «Лазутчик», предпочитая поэзии древних современную практичность. Айлин дважды тихонько толкала меня ногой под партой, давай понять, что преподаватель подозревает меня в преступном невнимании к происходящему на уроке. Тогда я глаза открывал, смотрел ими вполне осмысленно и даже кивал, в знак согласия и принятия всем сердцем важных наставлений учителя.

Когда уроки закончились, меня с Айлин нагнал граф Сухров и сказал:

— В общем окончательно договорился. Завтра на том же месте в два. Я обязательно пойду с тобой и Лужа, может Адамов поддержит. Но сразу говорю, ты очень рискуешь. Я бы советовал…

Он замолчал только со второго моего кивка — я многозначительно указывал на Айлин.

— Ах, да. Давай тогда на пару слов, — Еграм отошел к лавочке, где сидело несколько парней из третьего класса, при этом они тут же с почтением освободили место.

— На минутку отойду, — сказал я Синицыной и последовал за Сухровым. Садиться он не стал и продолжил, понизив голос:

— Ты очень рискуешь. Это не те люди, от которых можно ждать благородства. Я их заставил уважать себя лишь после нескольких побед в боях со ставками в «Сталь и Кровь». Но бои в клубке на ринге — другое дело. Там имеют значение деньги, и это причина почему бои на их ринге проходят относительно честно.

— Ты предлагаешь, драться с ним в их клубе? — удивился я.

— Конечно, нет. Там будет еще хуже — это их клуб, — сказал он, разглаживая отклеившийся пластырь на лице. — Я только объяснил, как происходило со мной. Тебе предлагаю не спешить, отложить это на неделю-две и подготовить нашу команду. Если не спешить, то можно со школы привлечь наших человек десять-пятнадцать. Тогда условия чуть изменятся.

— Еграм, честно говоря, тронут и спасибо за советы и помощь, но пусть это случится завтра. Как ты понял, теперь я — маг. Достаточно сильный маг, и если что-то пойдет не так, то с моей стороны тоже будут сюрпризы, — сказал я, при этом понимая, что Сухров во многом прав. Тысячу раз я убеждался, что нельзя недооценивать противника, тысячу раз сожалел из-за лишней поспешности. Но я — Астерий, и знаю еще одну истину. Истину более высокую: любая жизнь,